Или в другом письме, к родным (от 29 / 17 октября 1837 года), Станкевич, между прочим, спрашивает: «Где Аксаков? – или заснул магнетическим сном?» Белинский почти в то же самое время, 21 июня 1837 года, писал Константину из Пятигорска: «Мечтай, фантазируй, восхищайся, трогайся, только забудь о двух нелепых вещах, которые тебя губят – магнетизме и фантастизме. Это глупые вещи». И в заключение письма Белинский, между прочим, вспоминал о родителях Константина: «Мое почтение Сергею Тимофеевичу и Ольге Семеновне».
Получилось так, что в споре о «существовании» Аксаков-старший оказался ближе не к своему сыну, а к его товарищам по кружку, хотя он вовсе не разделял все их философские убеждения.
Константин же, как и его товарищи, вдохновлялся интересом к сложным философским проблемам бытия и сознания, но в своем увлечении он впадал в крайности и прямолинейность и невольно вызывал отпор у самих своих друзей. Таков уж характер Константина.
Вернемся к его переписке с Машенькой.
Ни слова не было сказано ими о взаимном чувстве, не произносилось и само слово «любовь», но обоим было ясно, какие переживания наполняют их сердца и все сильнее и сильнее проникают в их письма…
Популярный жанр того времени – роман в письмах, представленный и «Клариссой» С. Ричардсона, и «Юлией, или Новой Элоизой» Ж.-Ж. Руссо, и другими сочинениями, над которыми обливались слезами читатели обоего пола, – не был явлением только литературным. И в жизни то и дело возникали и развивались подлинные романы в письмах…
Константину и Маше было ясно и то, что их отношения не имеют будущего, что на их пути непреодолимые преграды – принятые узаконения и религиозные запреты. В обществе еще хорошо помнили историю отношений В. А. Жуковского и его племянницы, кстати тоже Маши, Маши Протасовой, – историю, превратившуюся в долгое и мучительное расставание любящих. И это добавляло грусти и без того уже достаточно безотрадному тону переписки Константина и Маши. В одном из писем Аксаков просит Машу не забывать «о странном бедном двоюродном брате вашем Костиньке». Называя себя «двоюродным братом», он дает понять, что ничуть не заблуждается и помнит о разделяющей их дистанции. А определение «странный бедный» – автохарактеристика собственного поведения и невольная жалоба на судьбу: не под счастливой звездой довелось ему встретиться с девушкой.
Развязка наступила еще быстрее, чем они ожидали.
Родители Маши давно с тревогой следили за развитием ее отношений с Константином, и наконец Надежда Тимофеевна решила направить племяннику письмо (датируется 1837 годом):
«Милый мой Костинька, прошу тебя, мой друг сердечный, не наполнять голову Машеньки мечтательностию и слишком разогревать ее чувства. Я тебя, мой друг сердечный, предупреждаю, что если в котором письме этого много будет, то и письма не отдам – эта мечтательность ни к чему доброму девушку не ведет и делает ее на всю жизнь несчастливою, да и вообще люди, которые слишком этому предаются, всегда скучают, все обыкновенное им кажется слишком ничтожным, слишком скучным… Они ждут неземного, воображаемого. Я и дяденька совершенно против этого. Итак, мой друг сердечный, прошу тебя, перемени твой тон писем. Мы не можем это допустить, это может сделать несчастие Машеньке, и если ты истинно ее любишь, то не должен разрушать ее спокойствие»[35].
«Дяденька», то есть Григорий Иванович Карташевский, тоже высказал свое мнение Константину: «…не давайте ей такой пищи, которой слабый ее желудок не сварит. Куда возиться ей с метафизическими понятиями о времени, о существовании и проч… Женщина рождена более для спокойного семейного круга: в нем все ее счастие»[36].
Хотя и Надежда Тимофеевна, и Григорий Иванович требовали лишь переменить «тон», Константину было ясно, что речь идет о прекращении переписки. А это было равносильно чуть ли не прекращению отношений вообще. И Константин с мучительным напряжением стал приучать себя не думать о Маше.
Глава пятнадцатая
Пора отъездов и разлук
Между тем в семействе Аксаковых подрастали младшие сыновья, и нужно было определить их жизненную дорогу. Григория и Ивана решили отдать не в Московский университет, как в свое время Константина, а в Петербургское училище правоведения.
В начале 1836 года Сергей Тимофеевич отправился в Петербург вместе с Григорием и Константином (именно в эти недели петербургской жизни Константин встречался с Машей Карташевской, что повлекло за собой оживление их переписки).
По приезде в Петербург Сергей Тимофеевич дал волю своей давней неприязни к столичному городу, почти сплошь состоящему, как он говорил, «из казарм и присутственных мест, из солдат и чиновников». Не лежала душа его и к «воспитательным и учебным заведениям» Петербурга, но мысль о будущем сына заставила примириться с создавшимся положением. Сергей Тимофеевич надеялся, что Григорий сумеет извлечь все лучшее из петербургского образования, а худшее будет преодолено силою семейного влияния и взаимной поддержки. «Дети мои были связаны такими крепкими узами семейной любви, – писал Аксаков, – что я не боялся вредного впечатления, систематически губительного петербургского воспитания…»
После успешно выдержанного Григорием вступительного экзамена отпраздновали его именины. А потом пришла пора прощания: Сергею Тимофеевичу надлежало возвратиться домой (Константин уехал раньше), Грише – несколько лет жить в чужом городе. В семье Аксаковых это была первая долгая разлука, и юноша переживал ее трудно и мучительно.
«Только при расставании, – рассказывает Сергей Тимофеевич, – узнал я всю силу Гришиной любви ко мне и семейству, которого я был тогда единственным представителем. Никогда не забуду я его глаз, устремленных на меня с любовью и тоскою наступающей разлуки…»
Через два года, в начале 1838 года, история повторилась: Сергей Тимофеевич привез в Петербург для поступления в Училище правоведения третьего сына – Ивана.
А еще через несколько месяцев, летом того же года, кров родительского дома покидал Константин, отправлявшийся в длительный заграничный вояж. Это было, кстати, первое заграничное путешествие, предпринятое членом аксаковского семейства.
Константин подумывал о таком путешествии давно, еще в бытность студентом:
Давно Германия манилаВоображение мое,Жуковский лирою унылойНапел мне на душу ее.В ту пору побудительные мотивы путешествия были чисто образовательные и, так сказать, воспитательные: Аксакову хотелось повидать страну, из которой исходил свет новейшего романтизма, посетить музеи, картинные галереи, поклониться родине незабвенного Шиллера.
Теперь эти мотивы осложнились другим смутным чувством. Один из дореволюционных исследователей Г. Князев, явно со слов Ольги Григорьевны, племянницы Константина Сергеевича, сохранившей его письма периода заграничного путешествия, писал: «Поводом к этой поездке в чужие края была потребность несколько рассеяться в тяжелом душевном состоянии вследствие безнадежной
