Мария Зубова соединяла в себе редкую красоту, ум, силу характера и высокость духовных стремлений. Она любила книги, прочитывала все, что могла найти в губернском городе, вступила в переписку с известным московским издателем и литератором Н. И. Новиковым, его деятельным помощником А. Ф. Аничковым. В Уфе она стала центром небольшого кружка молодежи, и не один Тимофей Аксаков терял в ее присутствии голову, мечтая о ее благосклонном взгляде и внимании. «Все, что имело право влюбляться, было влюблено в Софью Николаевну (под этим именем выведена в «Семейной хронике» Мария Зубова. – Ю. М.), но любовью самою почтительной и безнадежной, потому что строгость ее нравов доходила до крайних размеров».
Может быть, Тимофей Степанович по скромности своих достоинств имел «право влюбляться» меньше, чем некоторые другие; но в конце концов чистосердечие и искренность его чувства были вознаграждены. В мае 1788 года Мария Николаевна стала женой Тимофея Аксакова.
Молодые зажили в собственном доме в Уфе, скромно, но с достатком (к этому времени Тимофей Степанович по протекции своего тестя получил место прокурора Верхнего земского суда). В семье господствовал дух умеренности и согласия, «вкус и забота» заменяли богатство и роскошь, а вскоре ожидание ребенка придало новый, возвышенный смысл жизни молодых. Первый ребенок – девочка, названная Парашенькой, – умерла скоропостижно еще в младенчестве. Тем больше сердечного чувства и страстного упования родителей сосредоточилось на втором ребенке – Сереженьке.
Появление внука несказанно осчастливило и старика Аксакова. Когда радостная весть из Уфы достигла Знаменского, Степан Михайлович первым делом вытащил из шкафа «родословную, взял из чернильницы перо, провел черту от кружка с именем Алексей (то есть Тимофей. – Ю. М.), сделал кружок на конце своей черты и в середине его написал «Сергей»». Так ребенок был «вписан» в родословную, а значит, и в род, занял в нем свое место. Но тем самым и род получил свой смысл и оправдание своего многовекового бытия, ибо не пресекся, не заглох, но дал новую зеленую ветвь.
Встреча Сереженьки с миром, с окружающими людьми отмечена была каким-то особенным радостным светом. «Желанный, прошеный и молёный, он не только отца и мать, но и всех обрадовал своим появлением на белый свет; даже осенний день был тепел, как летний!..»
Пользовавший Марию Николаевну врач-немец вскоре после приема родов, наблюдая царившее в доме настроение, сказал: «Какой счастливый мальчишка! как все ему рады!»
Все это, конечно, оказало влияние на становление характера будущего писателя и его литературного дара.
В. Шенрок, один из первых аксаковских биографов, отмечал: «Пророческою можно назвать и единодушную радостную встречу нового пришельца в мир, которая так гармонирует с счастливым и жизнерадостным течением всего земного поприща, пройденного потом Аксаковым, что так много объясняет в его симпатичном, благодушном и всегда всем довольным характере». Хотя исследователь, как мы потом убедимся, сильно преувеличил безмятежность и «благодушие» аксаковского характера и судьбы, но в его словах есть доля истины. Равно как и в следующем замечании: «Ребенок встречал отовсюду только любовь, ласку, заботливый уход, и неудивительно, что всем этим нечувствительно закладывалось нежное зерно, из которого впоследствии развился его любвеобильный характер. Аксакову незнакомы были горькие и мучительные слезы реального горя, отравившие детство Некрасова, Лермонтова, Белинского».
Да, у Сергея Тимофеевича было нормальное детство, заключающееся не только в правильности развития, но и в правильности отношений с самыми близкими людьми. Отец, не блиставший глубоким умом и обширным образованием, был тем не менее человеком неглупым и понятливым, и самое главное – он знал много такого, от чего трепетало мальчишеское сердце. Он умел разводить костер в открытой степи, вить лесу из конского волоса и снаряжать удочку, понимал крестьянские работы, разбирал язык птиц, зверей, лесов, полей, вод – язык природы… Мать ничего этого не знала и не умела, но она излучала ту живительную нежность и любовь, без которых поблекло бы все остальное.
Родительская любовь, говорят, слепа, ибо она любит не за достоинства и успехи, а лишь за то, что это твой ребенок. Родительская любовь не спрашивает мотивов или причин, не отдает себе отчета, не требует вознаграждения или признания – она просто любит. Все это так, но в слепоте родительского чувства есть высшая, пусть не всегда сознаваемая разумность. Существо, которому ты дал жизнь и которое противостоит всей сложности мира, всем его страхам, опасностям и ловушкам, имеет право на покровительство и защиту.
Но с другой стороны, и ответное чувство ребенка, «дитяти» (излюбленное слово в «Семейной хронике» и «Детских годах…»), столь же разумно в своей естественности и непреложности. Это любовь-благодарность к людям, давшим тебе жизнь; но это и любовь, неразлучная с грустью и чувством невольной вины перед теми, кому предназначено на твоих глазах постареть и уйти из мира.
Сергей Тимофеевич рассказывает, с какой тревогой переживал он болезнь матери, невольно думая о грозящей ей смерти. «Я бы сам умер, если б вы умерли», – сказал он ей однажды.
Вообще, и родительская любовь, и ответное чувство «дитяти» были узнаны и пережиты будущим писателем как бы в классически полной и яркой форме.
Но судьба позаботилась, чтобы в детстве у Сергея Тимофеевича было еще одно очень важное и тоже в своем роде типичное переживание – переживание любви братской.
В мае 1794 года, когда Сереже шел третий год, у него родилась сестренка Наденька. Впоследствии в семье появилось еще четверо детей – братья Николай и Аркадий и сестры Анна и Софья, но ни о ком не говорил и не вспоминал писатель с такой нежностью, как о Наденьке. Может быть, потому, что это была его первая сестра. «Моя милая сестрица» – иначе он ее в своих книгах и не называл, рассказывая о том, как он ее оберегал, забавлял, учил читать или играть в игрушки… Во всем этом, видно, выразилась органическая потребность мальчишеского сердца – иметь родственное существо, но притом слабейшее, маленькое, которому необходимы защита, помощь и любовь. Сам еще ребенок, он нуждался в том, чтобы оказывать покровительство другому, чувствуя себя и сильным, и щедрым.
У Сергея Тимофеевича было нормальное детство, но даже и в нормальном детстве не все протекает гладко.
Духовное и умственное неравенство родителей было слишком явным, чтобы со временем оно не сказалось и не вышло наружу. Восторженность и порывистость Марии Николаевны все время наталкивались на кротость и уравновешенность ее супруга. А «восторженность на людей тихих, кротких и спокойных всегда производит неприятное впечатление; они не могут признать естественным такого состояния духа…».
К тому же и своим интеллектом, и образованием она заметно превосходила Тимофея Степановича. Возникали, как впоследствии говорил писатель, с одной стороны, «требовательность, а
