Можно догадываться о переживаниях впечатлительного Сережи, невольного свидетеля возникавших диссонансов. По тонкости и развитости своего характера он должен был чаще всего, хотя и неосознанно, брать сторону матери, и так оно, видимо, и происходило. В. Шенрок (которого я уже цитировал) сделал интересное наблюдение: в «Семейной хронике», где писатель повествует о событиях, имевших место еще до его рождения, везде, «кроме двух первых глав», рассказ ведется «с точки зрения Софьи Николаевны» (то есть Марии Николаевны). И, следовательно, материал, составивший содержание «Семейной хроники», «сложился главным образом на канве рассказов Аксакову его матери…». Косвенное подтверждение своего вывода исследователь видит в словах автобиографического героя «Детских годов Багрова-внука»: «Несмотря на мой детский возраст, я сделался другом матери, ее поверенным и узнал много такого, что не мог понять, что понимал превратно и чего мне знать не следовало».
А между тем Мария Николаевна далеко не всегда в автобиографической дилогии выступает в привлекательном свете. Ей свойственны и сословные предрассудки, граничившие с высокомерным третированием крестьян; она безразлична к красотам природы, глуха к ее языку и тайной жизни.
О людях, пораженных подобной глухотой, писал Тютчев:
Они не видят и не слышат,Живут в сем мире как впотьмах.Для них и солнце, знать, не дышитИ жизни нет в морских волнах.В этом смысле Тимофей Степанович явно превосходил жену, что усложняло отношения родителей и омрачало жизнь мальчика. Ведь при всей симпатии к матери он чувствовал, что доля вины лежит и на ней и что вообще в семейных неурядицах нет только виновного и только обиженного. Причина – в отсутствии душевной «соответственности», как выражались старые романисты.
Порок по всем понятиям не столь уж великий, и он едва бы бросился в глаза в иной, «ненормальной» семье. Если бы в доме царили мелочное тиранство и пустые свары, как в семье родителей Белинского, или откровенная вражда между отцом, с одной стороны, и матерью и бабушкой, с другой, как в семье Лермонтовых, то не проявились бы или потеряли значение более мелкие противоречия и диссонансы. Но на фоне благополучной семейной атмосферы они невольно приобрели первенствующее значение.
Судьба подарила будущему писателю все, о чем только можно было мечтать: заботливость и ласку матери, покровительство и жизненную практичность отца, нежность братского чувства к «милой сестрице», раздолье и красоту природы, безмятежность и увлекательность ребячьих игр и забав… Не хватало только самой «малости» – полного духовного и интеллектуального единства родителей. И, возможно, главное, что вынес Сергей Аксаков из своих детских и юношеских лет, – это тоска по такому единству, по согласованности и предельной взаимной отзывчивости ближайших людей.
Часто бывает так, что дети в своей взрослой жизни исподволь и мучительно изживают тяжкий опыт родной семьи, ее пороки или даже преступления. Семья Аксаковых от всего этого была свободной; но как знать – не сказалось ли во всей последующей жизни Сергея Тимофеевича и в его взаимоотношениях с женою и с детьми некое нечувствительное влияние полученных в родном доме уроков? Влияние, состоящее в невольном исправлении, корректировке и тонком преобразовании этого опыта…
Глава вторая
«Все впечатленья бытия»
В те годы, когда Сереже Аксакову, говоря пушкинскими словами, «были новы все впечатленья бытия», одним из самых сильных для него стало впечатление природы.
Уфа расположена примерно на широте Рязани или Смоленска, и пейзаж Уфимского наместничества и Оренбуржья (где находилось Старо-Аксаково) отчасти напоминал среднерусский. Те же леса, перелески и поля, окаймленные невысокими горами (отрогами Урала); те же сосна, ель, рябина, ива, именуемая здесь черноталом, калина, черный, то есть лиственный, лес – дуб, липа, осина, береза. Но были и отличия: природа этого края имела на себе печать «первообразной чистоты», силы и какой-то чрезмерности. Чрезмерности во всем – в широте немереных полей, в тучности и густоте трав, в богатстве лесов всякою птицею и вод – рыбою, а кроме того, и в самих опасностях, таившихся на каждом шагу. Весною, летом и осенью к иным лесным провалам с топкими берегами никто не смел подходить; зимою же воздух выхолаживался до замерзания ртути, а снеговые валы свободно накрывали не успевшие добраться до селенья обозы.
Позднее, уже из Подмосковья, куда переселился Сергей Тимофеевич, родные места виделись ему такими:
В наш дикий край лечу душою:В простор степей, во мрак лесов,Где, опоясаны дугоюБашкирских шумных кочевьев,С их бесконечными стадами,Озера светлые стоят,Где в их кристалл с холмов глядятСобравшись кони табунами…Или где катится УралПод тению Рифейских скал!Обильный край, благословенный!Хранилище земных богатств!..По наследству ли достался будущему писателю его характер или оформился под влиянием различных условий, во всяком случае, многое в нем гармонировало именно с окружающей природой, говоря современным языком – вписывалось в нее. «Мою вспыльчивость и живость я наследовал прямо от своей матери», – утверждал Сергей Тимофеевич. Было в нем нечто и от неуемности, силы и щедрости заволжских и предуральских пространств. Хотя, надо добавить, все это сочеталось у Аксакова с не свойственными тем краям мягкостью и легкостью переходов, а также с деликатностью и тонким артистизмом…
Чувство природы складывалось в будущем писателе с молодых лет, и оно включало в себя не то чтобы ее понимание, но просто со-переживание с нею, со-бытие.
Об Аксакове можно сказать словами поэта:
С природой одною он жизнью дышал:Ручья разумел лепетанье,И говор древесных листов понимал,И чувствовал трав прозябанье…Рыбная ловля, охота, собирание ягод, просто прогулки – в лес или в степь – заложили в нем глубокие и мощные пласты впечатлений, которые позднее, спустя десятилетия, стали щедро питать его художественное творчество.
Когда мальчик подрос, к впечатлениям природы прибавились впечатления от прочитанных книг. Большой любительницей литературы, мы помним, являлась мать, но и Тимофей Степанович книгой не пренебрегал, особенное пристрастие имел он к чтению вслух, обнаружив в этом деле даже некоторое актерское искусство. В семье Аксаковых вообще любили по вечерам читать вслух, и это имело значение большее, чем может показаться на первый взгляд. Ведь чтение по природе своей процесс сугубо индивидуальный, читающий намеренно уединяется, чтобы полнее и интимнее погрузиться в новый, художественный мир. Аксаковы же, видимо, ощущали и ценность совместного чтения – ценность, которая может быть объяснена с помощью следующей аналогии.
Еда, как известно, дело тоже, в общем, индивидуальное, однако давно замечена роль коллективности всевозможных трапез и пиров. Люди совместно «вкушают мир» (выражение М. Бахтина, примененное им к творчеству Франсуа Рабле), ощущают полноту бытия, и оттого радость одного умножается на радость, переживаемую всеми. Нечто похожее заключено и в коллективности чтения, с той только разницей, что это – приобщение к совместной духовной радости, общее узнавание идеальных ценностей (впрочем, одно нередко сочетается с другим, и, как вспоминал
