Литература
Битов А. Г. Путешествие как литературный жанр. Доклад на конференции «Власть Маршрута: путешествие как предмет историко-культурного и философского анализа». Москва, 6 декабря 2012.
Гончаров И. А. «Фрегат „Паллада“». Л., 1986.
Данн Дж. У. Эксперимент со временем. М.: Аграф, 2000.
Жданов И. Ф. Место Земли. Книга стихов. М.: Молодая гвардия, 1991. Каганский В. Л. Путешествие в ландшафте и путешествие в культуре // Культура в современном мире: опыт, проблемы, решения. 2001, вып. 2. Сидорова С. Е. Путешествие длиною в жизнь: британские колониальные чиновники в Индии. Доклад на круглом столе «Антропология путешествий: мотивы, персонажи, трансграничье» в рамках Х Конгресса этнографов и антропологов России, 4 июля 2013. (Не опубл.)
Межультурное взаимодействие и геопоэтика: О значении путешествий
(на примере одной сюжетной линии в романе Даура Зантария «Золотое колесо»)[87]
Выдающийся абхазско-русский писатель Даур Зантария в своём главном произведении, романе-эпопее «Золотое колесо» изображает краткий период новейшей истории Абхазии, непосредственно предшествующий началу грузино-абхазской войны 1992–1993 годов. Несколько переплетающихся сюжетных линий с участием персонажей различных национальностей — как живущих здесь абхазов, грузин (мингрелов), греков, русских, цыган, так и гостей из Балтии и Западной Европы, — дают в совокупности картину сгущающегося этнополитического конфликта.
Исследуя причинно-следственные связи данной исторической ситуации и противоречивые механизмы коллективного восприятия, автор не даёт происходящему никаких оценок и далёк от какой-либо дидактики; в романе практически нет героев полностью отрицательных. Обостряющийся кризис обладает собственной внутренней логикой, несводимой к поведению или взглядам отдельных людей, и напоминающей нарастание катящегося с горы снежного кома. Так, приезд в Абхазию французского велосипедиста-миротворца парадоксальным образом приводит к дальнейшей эскалации напряжения: «Война так война, решили все. Стало ясно, что здесь уже так сильно пахнет жареным, что и до Парижа дошло. В сознании людей постепенно укреплялась опасная мысль о неотвратимости войны. Это-то часто и делает войну неотвратимой. В краю, где наскоро сколачивают хижины с мыслью, что всё равно сожгут, никогда не кончатся поджоги»[88].
Центральная сюжетная линия романа, связанная с судьбой мингрельского юноши Могеля, выглядит особенно интересной с точки зрения теории путешествий и геопоэтики, поскольку событийно-хронологическая канва здесь накладывается на физическое перемещение героя вдоль черноморского побережья Кавказа, а в нарратив втягиваются, в том числе, ландшафтно-географические образы.
Могель совершает странствие из Мингрелии в Абхазию, стремясь состояться как личность. Образ этого героя, действующего на протяжении почти всего романа, прописан не очень подробно и выглядит как некоторое обобщение. В начале романа читатель узнаёт лишь, что «Могелю было за двадцать, но до сих пор он по-настоящему жить не начал: не успел ни жениться, ни переехать в Абхазию»[89]. Постепенно становится ясно, что «уехать в Абхазию или Тбилиси, как это делают все, кто могут»[90] — устойчивая тенденция у молодёжи прибрежной, то есть провинциальной, части позднесоветской Грузии. В эпоху, когда Абхазия была включена в Грузию, столицы обеих республик были главными центрами притяжения на этой общей территории, местными метрополиями. И часть молодых людей были захвачены мечтой переехать туда, чтобы приобрести там профессию, семью, достаток и вообще реализоваться.
Феномен путешествия мы рассматриваем в рамках концепции путешествия, разрабатываемой географом и классиологом Владимиром Каганским[91]. Согласно Каганскому, путешествие происходит одновременно в нескольких пространствах. Помимо привычного нам собственно физического пространства, символически отражаемого в географических или топографических картах, путешественник, в зависимости от структурной сложности конкретного путешествия, перемещается одновременно также в пространстве эмоций, в пространстве познания, в пространстве личностного становления и т. д. Каждое из этих пространств может быть символически отражено в собственной карте, отдельные участки и точки которой соответствуют, или могут быть сопоставлены, участкам и точкам карты географической. Т. о., эти карты частично накладываются друг на друга.
В данном случае из возможных пространств путешествия на первый план выступает пространство личностного становления, то есть судьба. Географическое перемещение Могеля с периферии одной республики в столицу другой оказывается «запараллелено» с внутренней метаморфозой его взросления, причём завершение путешествия совпадает с окончанием жизни персонажа. Событийная канва его короткой судьбы накладывается на географический маршрут странствия с родной мингрельской окраины в Сухум, где юноша, едва начав адаптироваться и пробуя участвовать в политических событиях, гибнет при неясных обстоятельствах. Тем самым, в романе представлено в идеальном, очищенном виде символическое тождество феномена путешествия и феномена человеческой жизни в целом, о каковом тождестве мы писали в сборнике «Русской антропологической школы»[92] в 2013 году.
К рассмотрению сюжетной линии Могеля в романе представляется интересным также привлечь концепцию филолога Александра Кораблёва, согласно которой пространство путешествия, развёрнутое в маршрут, рассматривается как прочитываемый текст, как система знаков, «которые мы читаем с такой же филологической установкой, как если бы мы читали написанное»[93]. В этом свете нарратив о Могеле в контексте романа представляет триединство накладывающихся друг на друга маршрутов — текстуального (от завязки к финалу), географического (из Мингрелии в Абхазию) и биографического (от решения предпринять путешествие к неожиданной гибели). Здесь мы можем проследить парные соответствия трёх маршрутов героя: путь как жизнь («via est vita») и жизнь как путь; книга как жизнь и жизнь как книга; путешествие как текст и наоборот.
В романе подчёркивается, что перемещение героя в Абхазию для Могеля — подлинное путешествие, характеризуемое особым состоянием духа, относительной автономностью по отношению миру «вне путешествия»: «как только он вышел на дорогу, дорога тут же захватила его»[94]. Путешественник конституирует это состояние, оглашая его встречным: «Могель сказал, что он путник»[95].
Это странствие-инициация оказывается внутренне родственно таким путешественным традициям, как паломничество, а ещё больше — средневековой европейской традиции квеста (англ. quest «поиск, предмет поисков, поиск приключений, исполнение рыцарского обета») для молодых аристократов, которые должны были надолго покинуть своё родовое гнездо для странствия по Европе с интенсивной межкультурной коммуникацией. В процессе познания своей ойкумены и преодоления различных трудностей — по сути, «жизненных экзаменов» — происходило возмужание молодого дворянина и превращение его в полноценного рыцаря. Здесь же в качестве строгого и судьбоносного «испытательного полигона» для юной души выступает маленькая, отчасти мифологизированная Абхазия; писатель изображает родную страну глазами наивного гостя из соседней страны.
Сходство описываемого путешествия с историческим квестом подтверждается присутствием рядом с героем преданного и ловкого слуги, роль которого выполняет персонаж-трикстер — разумная дворняжка Мазакуаль («Плутовка» по-мингрельски). Хитроумная и жизнерадостная, она напоминает собой Санчо Пансу или, скорее, Кота в сапогах. Поэтике Даура Зантария присущи элементы магического реализма,
