Обозначенный парадокс особенно выпукло иллюстрируется тем, что за тринадцать лет с момента выхода этой книги её «путешественное» название — «Колхидский странник» — не вызвало никаких сомнений или претензий со стороны множества авторов мемуарного раздела этого сборника, и даже у широкой читательской публики, значительная часть которой знала «оседлого геопоэта» лично. «Читая произведения Даура Зантария, вошедшие в книгу „Колхидский странник“…, читатель может совершить своеобразное путешествие во времени и пространстве… Путешествие это не только познавательное, но и полное приключений и трагических судеб героев, за каждым из которых чувствуются сопереживания и сострадания самого автора», — пишет друг Даура, культуролог Василий Авидзба в своих воспоминаниях о нём[150].
Когда в ходе работы над данной статьёй автор задавал разным респондентам вопрос: «Не удивительно ли называть „странником“ человека, проводившего большую часть своей жизни в относительной неподвижности, за столом — либо письменным, либо кофейным?» — ответы можно было услышать самые разные, но в равной степени убедительные. «Общение с ним не вызывало чувства, что беседуешь с человеком, который мало где бывал. Видимо, прав Лао Цзы, что „можно постичь Дао, путешествуя, а можно — не выходя со двора“», — высказывает догадку давний друг Даура, художник Адгур Дзари (Дзидзария).
«Чтобы понять форму движения, применявшуюся Дауром, нужно просто вспомнить дзенскую притчу о том, что можно уйти, хлопнув дверью, а на самом-то деле остаться, — поясняет Марина Москвина, известная как буддистка по миросозерцанию. — А можно остаться, но ты ушёл, просто этого никто не заметил… Одиссей, как известно, возвратился пространством и временем полный — после длительного географического странствия. А Одиссей Даур был наполнен и тем и другим изначально. Поэтому странствовал в своём внутреннем безначальном пространстве и времени — как мифотоворец, и одновременно как мифологический герой».
Огромный, богатейший персональный миф Даура Зантария включает в себя, в том числе, весьма характерную легенду… По утверждению родственников писателя, во время одной из немногих (и самых дальних) его поездок — из Абхазии в Прибалтику, перед войной — его эстонский друг-бизнесмен в пылу дружеских чувств подарил ему свою яхту, стоявшую в тартуском порту. Дауру был приятен этот дар, но он так никогда и не воспользовался им. Судя по всему, у него вообще не было такой потребности.
«Странник», владелец яхты, которому эта яхта для его странствий не нужна? Что же это за странствия, возникает вопрос…
«Может быть, Даур взял пример с [невыездного — И. С.] Пушкина, и предпочёл путешествиям в дальние края путешествия в мир воображения?» — задаётся вопросом в ответ на мой вопрос сын писателя Нар. Это объяснение по-своему развивает один из ближайших друзей Зантария, московский прозаик и критик Леонид Бахнов: «Странствовать можно не только самому, но и со своими героями, и сидя в „Амре“, — тем более, в мифы и в глубины истории, которую отчасти сам же и сочиняешь».
Безусловно, писателю в процессе сочинительства дана возможность делегировать активную путешественную функцию некоторым их своих персонажей — вероятно тем, которые являют собою эманации его «я», проекции его личности в текст (пусть и преображённые или даже искажённые до неузнаваемости читателем). «Полноценное» путешествие его героев в базовом для них, но воображаемом с точки зрения писателя географическом пространстве позволяет ему переживать вместе с ними это путешествие, будучи самому при этом в состоянии путешествия «свёрнутого». Это означает, ни больше ни меньше, что даже «оседлая» геопоэтическая деятельность является (во всяком случае, может являться) всё-таки разновидностью деятельности путешественной. Просто физико-географическая компонента «писательского» путешествия, как правило, сокращена до минимума (когда, например, автор сочиняет новый сюжет во время собственной вечерней прогулки), или даже до нуля (писатель за письменным столом).
Здесь следует заметить, что, аналогично истории с караванами у Макса Волошина, ни для геопоэтического наследия Даура Зантария, ни для нас с вами, как его читателей, не является принципиальным вопрос, имел ли на самом деле место в его биографии эпизод с яхтой. Важно то, что этот эпизод убедительно вписывается в геопоэтическую мифологему Даура, он подтверждает её, и наоборот. Здесь мы задеваем зыбкую область виртуальных реальностей, мифопоэтики в её становлении, «сослагательного наклонения Истории». Тех пространств, где важна не фактология сюжета, а его [художественная] убедительность.
Поэтому и определение «странник» в заглавии книги моего друга может происходить не от слова «странствия», а от слова «странный», или от слова «страна». И эта страна, как и в случае с Максом Волошиным, с каждой новой сочинённой писателем историей или с каждой мистификацией заново оказывается палимпсестом.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ. БУДУЩЕЕ ФЕНОМЕНА «СВЁРНУТЫХ» ПУТЕШЕСТВИЙ И ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ АМПЛУА ГЕОПОЭТАСовершенно очевидно, что ввиду ограниченности планетарного пространства, белые пятна, манившие геопоэтов первого рода (классических путешественников), на глобусе давно исчерпаны. Стремление человека открывать и осваивать новые пространства, в ситуации исчерпанности пространства географического, будет побуждать прирождённых первооткрывателей становиться переоткрывателями — учиться заново, в остранённом свете и под новым ракурсом открывать для себя и для мира физические пространства ранее открытые. Тем самым, типы геопоэтов между собой сближаются, а осваиваемые ими пространства (ландшафты, территории) всё чаще и интенсивнее выступают в качестве палимпсеста, с разной степенью «соскоблённости» предыдущего текста. (То, что уже известно под термином «ребрендинг регионов» — лишь одна из возможных, всё более многочисленных и изощрённых в будущем форм «переписывания» участков географического пространства[151]).
Можно ожидать, что в обществе будет всё больше цениться и всё активнее развиваться геопоэтическое мастерство: во-первых, умение вписывать в заново прочитываемые участки пространства новые слои смыслов (достаточно яркие и убедительные, чтобы частично или даже полностью перекрывать, заслонять или «соскабливать» уже существующие там смыслы), и во-вторых, умение неустанно «читать» и «перечитывать» такие обновлённые пространства или их участки, путём каждый раз нового и уникального, в идеале, переживания путешественного маршрута. То и другое будет приобретать черты новых видов искусства или даже новых жизненных сфер. Возможности для геопоэтического творчества, а также его жанровое разнообразие и важность его для здорового функционирования человечества, будут неуклонно расти. Амплуа геопоэта может быть институциализировано как профессия.
Далее, неуёмная жажда новизны даст человеку повод к расширению поиска других пространств для путешествий, параллельных физико-географическому: виртуальных, информационных, пространств воображения, психоделических, сновидческих и так далее, — а также для конструирования новых таких пространств. Ведь неизвестно, кто из людей обитает в большем числе пространств — обычный землянин или, например, Стивен Хокинг, чья активность в физическом пространстве минимизирована?
Невзирая на ограниченность пространства родной планеты и неясность перспектив расселения человечества в Космосе, мы будем стремиться всё больше путешествовать физически по земному шару, — но одновременно и наращивать число обитаемых (или хотя бы посещаемых) нами
