— Ах, какая стена молчащая, — глухая женщина — и когда окончательно разобью я голову» (стр. 111–112).
Теперь проследим повторяемость образов. Вот как это появляется в теме «Разин»:
«В пятый год — он: спутал числа и сроки, он увидел метель — метель над Россией, хотя видел весну, цветущие лимоны. Как зуб из гнилой челюсти, — самое вкусное яблоко это то, которое с пятнышком — метельным январем, где-то в Ямбурге, на границе РСФСР, — когда весь мир ощетинился злою собакою на большевистскую Россию, и отметывалась Россия от мира горячими поленьями, как у Мельникова-Печерского — золотоискатели — ночью в лесу — от волков, — его, Емельяна, выкинуло из пределов РСФСР: в ощетиненный мир, в фанерные границы батавских слезок Эстии, Литвы, Латвии, Польши, в спокойствие международных вагонов, неторопных станций, киркочных, ратушных, зáмочных городов».
Эту же фразу мы видим в линии князя Трубецкого, в почти полном ансамбле.
«Надежда знает, что губы князя — терпкое вино: самое вкусное яблоко это то, которое с пятнышком. Разговор, пока Лиза наверху, короток и вульгарен. Здесь не было камина и помещичьей ночи, хоть и был помещичий вечер, коньяк не жег холодом, от которого ноют зубы и который жжет коньяком, — здесь не утверждался — Иннокентием Анненским Лермонтов, но французская пословица — была та же».
Теперь тот же мотив у мистрис Смит (жена англичанина).
«Мистрис Смит знала: — Самое вкусное яблоко это то, которое с пятнышком, — и, когда он идет по вожже к уздцам рысака, не желающего стоять, — они стоят на снежной пустынной поляне, — неверными, холодными руками она наливает коньяк, холодный, как лед, от которого ноют зубы, и жгучий, как коньяк, — а губы, холодны, неверны, очерствели в жестокой тишине мороза, и губы горьки, как то яблоко с пятнышком. А дома домовой пес-старик уже раскинул простыни и подлил воды в умывальник. —
Роберт Смит никогда не познал, никогда: — как — Лиза Калитина одна, без лыж, пробирается по снегу, за дачи, за сосны».
Здесь, кроме того, любопытно обстоятельство, что мистрис Смит связана с Лизой Калитиной не только тем, что она знала, но и тем, что ее муж никогда не узнал про Лизу Калитину. То есть во втором случае связь дана чисто условная, только обозначена.
Кроме того, мистрис Смит «знает, что женщину, как конфекту, нужно из платья выворачивать».
Когда к ней приходит телеграмма о смерти ее мужа, то это дано так:
«Телеграф — это столбы и проволоки, которые сиротливо гудят в полях, гудят и ночью и днем, и веснами и осенями, сиротливо, потому что кто знает, о чем гудят они, — в полях, по оврагам, по большакам, по проселкам. — В Эдинбурге, у матери Смит в пять часов было подано кофе, блестел кофейник, сервиз, скатерть, полы, филодендроны, — в Париже у мистрис Чудлэй разогревалась ванна, чтобы женщину, как конфекту, из платья выворачивать, — и тогда велосипедисты привезли телеграммы.
— „Мистер Роберт Смит убит в Москве“».
Так как вещь осложнена временнóй перестановкой, то о том, как жил Роберт Смит в Москве, мы узнаем уже после извещения о его смерти.
Жил он обыкновенно, тут выше Пильняка не прыгнешь.
Ходил, говорил сентенции вроде:
«Разговор велся о пустяках, и только четыре отрывка разговора следует отметить. Говорили о России и власти Советов. Мистер Смит, изучавший теперь русский язык, в комбинации слов — власть советов — нашел филологический, словесный нонсенс: совет — значит пожелание, чаще хорошее, когда один другому советует поступить так, а не иначе, желает ему добра, советовать — это даже не приказывать, — и стало быть, власть советов — есть власть пожеланий, нонсенс».
Но главное занятие было:
«В концертном салоне заиграли на пианино. В ночной тишине было слышно, как в маленькой столовой накрывали стол. Англичане провели дам в уборную, пошли переодеваться. Женщин, конечно, как конфекты, можно выворачивать из платья. Старик-лакей заботливо занавешивал окна, чтоб никто не видел с улицы, что делают колонизаторы. Было приказано никого не пускать» (стр. 219).
Так, фраза связывает линии произведений. Отдельные кусочки тоже связаны уже внутри себя, такими фразами.
Кусок «Рига» связан, например, постоянным упоминанием башни: «как женская панталонина».
Кроме того, вся вещь исполнена повторениями, повторяются описания домов, описания людей, целыми кусками, именно кусками, графически выделенными.
От «Голого года» к «Третьей столице» путь не далекий.
Но в «Третьей столице» есть и новое. Это фельетонный элемент, полугазетное описание гибели Европы, по манере, может быть, связанное с Ильей Эренбургом.
Возросло и расстояние между сюжетными линиями, возросла и претенциозность загадки.
Странно вошли в вещи живые цитаты, чуть ли не целые рассказы Бунина и Всеволода Иванова. В составных же частях «рассказа» конструкции нет или есть она в банальной, уже не переживаемой форме.
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЧЕТЫРЕХСТАХ МИЛЛИОНАХ
(О книге С. Третьякова «Чжунго»)Мы почти ничего не знаем о Китае.
Достаточно сказать, что в своих статьях Радек ссылался на книгу монаха Иакинфа, напечатанную в 1840 году[411]. Правда, это работа капитальная, и Иакинф представлял собою редкий пример европейца, относящегося к Китаю не свысока. Но зато он был китайским патриотом, и при самом появлении книги она вызвала ряд вопросов.
«Когда горсть смелых пришельцев приводит в трепет огромнейшую империю в мире, державу в триста шестьдесят два миллиона жителей; когда государство, устоявшее три тысячи пятьсот лет против всех бурь, покорившее своей власти все соседние воинственные народы и со страхом почитаемое этими народами, образованное, трудолюбивое, промышленное и более чем в полтора раза многолюднее всей Европы, не находит у себя другого оружия против армии в три батальона, кроме комических прокламаций; когда тысяча триста девяносто три человека европейских солдат берут приступом колоссальный город, равный народонаселением и богатством Парижу, окруженный высокими стенами, снабженный страшною артиллерией и обороняемый пятьюдесятью тысячами гарнизона; когда один пароход сожигает все флоты этого народа в триста шестьдесят два миллиона душ, один капитан заставляет город в восемьсот тысяч жителей заплатить себе контрибуцию в тридцать два миллиона рублей, один полковник в красном мундире берет в плен пятьдесят тысяч воинов и эта пленная армия дефилирует со свернутыми знаменами, но с оружием в руках, среди
