«Но Майкл сам сказал, что сделал», — напомнил я себе.
Глава 9
Из телефонной кабинки в ресторанчике на набережной я позвонил Эренбергу и сказал, что хотел бы поговорить с Майклом Парчейзом как можно скорее. Он ответил, что тот еще «на обработке», и спросил, не могу ли я зайти позднее, во второй половине дня.
— Что вы имеете в виду под словами «на обработке»? — поинтересовался я.
— Его регистрируют, фотографируют, берут отпечатки пальцев, образцы волос и крови — мы имеем право все это делать, адвокат, он обвиняется в убийстве первой степени. Все образцы отправим в государственную лабораторию в Таллахасси. Я не знаю, сколько времени у них займет сравнить образцы его волос с теми, которые мы собрали вакуумным насосом с тел убитых. Вероятно, там ничего нет. Но готов побиться об заклад, что кровь на его одежде — их, — произнес детектив и добавил: — А что вы думаете о его показаниях?
— Не знаю, что и думать.
— Ясно.
— Когда мне можно будет увидеть его?
— До половины пятого подождете?
— Буду там в это время, — ответил я и повесил трубку.
Я вынул из кармана еще один десятицентовик, вставил его в щель автомата и набрал номер Агги. Она взяла трубку, запыхавшись.
— Была на пляже, — сообщила Агги. — Неслась в дом со всех ног. А ты где, Мэтт?
— В ресторанчике в Бухте Пирата. Ты одна?
— Да.
— Можно приехать?
— Сейчас?
— Да.
— Ладно. Припаркуйся на общественном пляже и приходи со стороны океана.
— Буду там к трем.
— Жду.
Мы оба знали, как это безрассудно, но нам было наплевать. Калуза на пике туристического сезона — неподходящее место для любовников. Агги и я начали встречаться в мае, год назад. Туристы уехали вскоре после Пасхи, и нам было нетрудно отыскать себе место, где мы могли бы уединиться. Но накануне Рождества, когда резкие крики «снежной птицы», серого юнко, снова зазвучали в наших краях — повсюду, начиная от Тампы на юге и до самого Форт-Майерс, словно выстроился один непрерывный электрический забор из неоновых вывесок «Мест нет», потрескивавших и мерцавших у каждого отеля. В январе нам удалось провести выходные вдвоем на Тарпон-Спрингс. Когда мы оттуда вернулись, город по-прежнему был переполнен туристами. Каждый раз, как я видел на бампере машины наклейку «Калуза любит туристов», меня так и тянуло посильнее нажать клаксон. В тот месяц я и пришел к Агги домой впервые, и с тех пор приходил туда по меньшей мере раз в неделю, а иногда и чаще. А в начале февраля мы решили попросить своих супругов о разводе. Мы приняли это решение, поскольку не были склонны к разврату. Мы были просто людьми, нас угораздило полюбить друг друга, когда мы уже состояли в браке.
Да-да, судья так и скажет нам — вы сама порядочность, бедные невинные крошки, заблудившиеся в лесу, которые последние пять месяцев трахались по мотелям до потери сознания — да что там по мотелям, в собственном доме этой женщины, врали, обманывали и воровали — именно воровали! Да, именно этим вы и занимались — ведь вы не сможете, прямо глядя мне в лицо, отрицать факт воровства? И я говорю не только о времени, которое вы воровали то в том, то в этом доме свиданий, не только о жарких часах, какие вы провели в объятиях друг друга. Нет. Я говорю о тех ценностях, которые вы украли каждый из своего дома: доверии, любви и чести. А их вы, согласно контракту, должны были дарить своему дому. Вы бессовестно украли их. Да, вы лжецы, обманщики и воры. А я отвечу: «Да, ваша честь, вы правы». Но в этом-то и дело — понимаете?
Я положил свой пиджак на заднее сиденье автомобиля, снял галстук и расстегнул две верхних пуговицы на рубашке. Оставил ботинки и носки на пассажирском сиденье спереди, закрыл дверцу и двинулся на пляж. Несмотря на то что сейчас в восточной части нашей береговой линии опасались акул, здесь находились купальщики. Кулики ходили по кромке воды, в небе кричали чайки. Катамаран с парусом в красную и белую полоску бесшумно скользил по волнам залива.
Дом Агги на Уиспер-Кей располагался примерно в двухстах ярдах от кромки воды. Мелкий как пыль белый песок был на этой оконечности пляжа крупным. Из него повсюду торчали клочки высокой травы, росли островки пальм, а к задней стене дома тянулась тропинка, намеченная круглыми каменными плитами, положенными на неравномерном расстоянии друг от друга. Дом стоял на сваях — современная двухэтажная постройка из серой, кипарисовой древесины, с обилием стекла, в котором сейчас отражалось предвечернее солнце. Пожилая женщина в цветастом домашнем платье, наклонившись, собирала ракушки у самой линии прибоя. Она не подняла головы, когда я свернул с пляжа и прошел мимо пальм в сторону затененного бассейна, располагавшегося на нижнем ярусе.
Я всегда радовался при виде Агги. Однажды сказал ей, что именно так и понял, что люблю ее: я всегда радовался, когда ее видел. Это была почти мальчишеская радость. Широкая улыбка, расплывавшаяся на моем лице помимо моей воли. Неодолимое желания обнять Агги. Я так и сделал сейчас — в ту же секунду, как вошел в тенистый коридор, облицованный плиткой, где она ждала меня. Улыбаясь, я обнял Агги, поцеловал в закрытые глаза, потом в губы и отстранился, чтобы взглянуть на нее.
Агги была в белом купальнике-бикини, оттенявшем ее загар — только над лифчиком виднелась тонкая полоска незагорелой кожи. Длинные черные волосы, прямые и гладко расчесанные, как у Клеопатры, серые глаза, рот, может, чересчур крупный для такого лица, нос — почти безупречный, с крошечным белым шрамом на переносице. Порой, когда находился от нее далеко, я вызывал в своем воображении картины, которые, вне всякого сомнения, были ложными — ее волосы не могли быть такими черными, как я их рисовал, глаза — столь светлыми, а улыбка — лучезарной. А потом я снова оказывался рядом с ней, и радость просто видеть ее мгновенно сменялась признанием того, сколь необыкновенно красивой Агги была
