Девушка смотрела вслед родственникам, с веселым гомоном поспешавшим за Беренильдой. Ее не покидало странное чувство, что между ними и ею пролегла пропасть, что они живут в разных реальностях. Так где же ее настоящее место?
– Они могут болтать всё что угодно, но я-то вижу, что ты изменилась.
У Офелии заколотилось сердце. Она оглянулась, ища глазами того, кто это сказал. И обнаружила его позади себя, чуть поодаль, на перроне, в низко надвинутой фуражке, с седыми усами, которые развевались на ветру, как пара белых знамен. Офелия стремглав кинулась к крестному в объятия.
– Черт подери, да ты меня чуть не свалила, девочка!
– А я-то уж подумала, что вы не приехали. Как же я вам рада!
И это было самое малое, что она могла сказать. Едва Офелия почуяла запах древних манускриптов, въевшийся в шерстяную фуфайку архивариуса, едва она заслышала этот добрый, ворчливый голос, как у нее защипало в глазах, и пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы не разреветься по-детски, во весь голос. Он был прав: она очень изменилась. Его тяжелая рука в перчатке ласково гладила ее спутанные волосы.
– Ну, что скажешь о Полюсе? – прошептал старик. – Неужели он так страшен, как я думал?
– Да, – всхлипнула девушка, пытаясь улыбнуться. – Он страшен.
Она с сожалением оторвалась от него, водворила на место очки, съехавшие при объятии, и озадаченно заморгала, обнаружив во взгляде двоюродного деда некоторое смущение.
– Что с вами, крестный?
– У меня тоже есть для тебя скверная новость, девочка.
Вокзал Опалового побережья располагался на вершине холма, и спуститься в город можно было только на фуникулере. Офелия и ее крестный уселись в одну из двухместных кабинок и остались наедине в этой люльке, висевшей над пустотой.
Как только кабинка начинала движение, из нее открывался великолепный обзор. С высоты было видно, что Опаловое побережье расположено на стыке двух стен: одна защищала город от леса, вторая отгораживала его от бездонной пропасти, так что пробраться дальше, на юг ковчега, было невозможно. Курортный городок находился одновременно на краю леса, моря и неба.
Облокотившись на бортик кабины, Офелия с удовольствием погружалась в реальность, которой так долго была лишена в мире иллюзий. Головокружительная высота, завывание ветра в кабелях фуникулера, сладкие и солоноватые запахи елей, морской пены и скал, прихотливая игра красок на необозримом морском просторе… Кругом – никакой подделки, никакого обмана зрения.
И Офелия насладилась бы всем этим сполна, если бы ее не одолевали новые заботы.
– Не могу поверить, что мой музей закрыт!
И девушка обернулась к старому архивариусу, который печально смотрел на нее со скамейки напротив.
– Но почему же, почему?! – гневно воскликнула она.
– Инвентаризация, так мне сказали. И то же самое написано на объявлении снаружи, его повесили сразу после того, как ты покинула Аниму.
– Нет, я хочу знать настоящую причину. Музейные фонды не менялись десятилетиями: раздобыть артефакты древнего мира стало практически невозможно… Да и кто будет проводить эту инвентаризацию? – нахмурилась Офелия. – У меня даже заместителя там нет.
Старик молча сложил руки на толстом животе; его золотистые глаза многозначительно смотрели на крестницу.
– Все ясно, – поняла она. – Это Настоятельницы! Мало им было отослать меня с Анимы! Музей принадлежит всему ковчегу, и Настоятельницы не имеют никакого права им распоряжаться. Ну за что они так ополчились на меня?!
– За то, что ты – из породы ревнителей[11].
Офелия непонимающе взглянула на деда, но он уже отвернулся от нее и устремил взгляд за борт кабины. Ветер с удовольствием трепал его волосы, взъерошивал брови и усы.
– То, что я тебе скажу, девочка, всего лишь смутная догадка. Ты выслушай, а потом уж составишь собственное мнение. Знаешь, мне почти хочется, чтобы ты со мной не согласилась.
– Не согласилась с чем?
Офелия никогда еще не слышала, чтобы старик говорил таким мрачным тоном, даром что он никогда не принадлежал к числу весельчаков, гогочущих по любому поводу.
– Видишь ли, мы живем в странном мире. Еще вчера земной шар вращался, как ни в чем не бывало, а сегодня – бац! – и он разбивается вдребезги, как тарелка. И мы вроде бы успели привыкнуть ко всему этому: к ковчегам, летающим в пустоте, к бессмертным Духам Семей с их тиранической властью – все это кажется нам вполне естественным. Но если вдуматься, все мы живем в очень странном мире.
Заходящее солнце озаряло кабину. Его вечерние лучи слепили старика, вынуждая щуриться, но он упрямо смотрел за борт. Офелия заподозрила, что он вглядывался не в пейзаж, а в самого себя.
– Когда это случилось, я был совсем желторотым архивистом. Тебя еще не было на свете, да и твоей матери тоже. Я только-только закончил обучение, но уже знал музейные фонды как свои пять пальцев. В то время Архивы располагались не там, где сейчас: семейные досье хранились на первом этаже, а частные документы Артемиды – в первом подвальном помещении.
– Значит, второго подземелья тогда не существовало?
В глазах старика блеснули искры:
– Нет, существовало. Это был мой любимый уголок. Там были собраны все архивы древнего мира. И все они относились к военному ведомству, понимаешь? – добавил он с грустной улыбкой, не замечая изумления на лице девушки. – Переписка главных штабов, хроника военных действий и личные дела офицеров. Поскольку документы были написаны на древнем языке, которому нас обучали всё меньше и меньше, никто ими не интересовался…
– Вы никогда не рассказывали мне об этих архивах, – прошептала Офелия. – Что же с ними стало?
– Я был тогда молод и глуп, – продолжал крестный, все так же погруженный в воспоминания. – Все эти письменные свидетельства будили мое воображение! Я видел в них не войну – я видел человеческую историю. И начал переводить каждый документ, частично пользуясь своим знанием древнего языка, частично читая руками. Я посвятил долгие годы этому труду. Я был горд своими переводами, и мне, что греха таить, хотелось признания, поэтому я представил свою работу на суд Настоятельниц. До сих пор не понимаю, на что я надеялся. Может, на медаль?
Офелия почувствовала по его хриплому голосу, что он разбередил рану, которая так и не затянулась.
– Ревнитель… – промолвил старик, яростно глядя в небо. – Именно так назвали меня Настоятельницы, и, поверь, в этом слове звучала отнюдь не похвала. «Болезненная одержимость войной», «некритическое отношение к прошлому», «прискорбный пример для молодежи», «посягательство на семейные идеалы», и прочее, и прочее! Мне настоятельно рекомендовали заняться обычными, незначительными документами Семьи. С тех пор я не видел ни одного из своих
