– Жаль, вы не понимаете, – елейным тоном отозвался я, – что аборигены поболеют – и очухаются, а в Москве-то уже зафиксировано, что вы с полковником готовы в ответ на любой чих объявить военное положение.
И выскочил за дверь, не дав Мальцеву ответить.
С полковником мы все-таки увиделись – случайно, когда я препирался с дежурным по автопарку. Потому что угрожаемый период и все такое и просто взять машину, поставив в известность систему, нельзя, а надо заблаговременно подать заявку по форме ноль одиннадцать дробь один.
Только тогда я сообразил, что «все очень нервные» касается и меня тоже. Зачем-то начал качать права и рычать на ни в чем не повинного сержанта, хотя мог спокойно позвонить в штаб. Как раз там Мальцев успокоился, наверное. Пора взять себя в руки, понять, что я до одури боюсь визита во дворец, взять себя в руки еще крепче и перестать бояться.
Я успел извиниться перед дежурным и объяснить ему, что был неправ, когда подъехал Газин.
– Порядок? – спросил он.
– Машину дайте, – сказал я.
– Машину советнику!
Сержант козырнул, щедро махнул рукой – мол, берите что хотите, – и испарился, оставив меня наедине с полковником и кучей техники на выбор. Интересно, хватит у меня наглости взять бэтээр, раз он сам в руки идет? Нет, не хватит. Унылый я персонаж. Серьезный. Никакой живости.
– Порядок? – повторил Газин.
– Сами знаете, что нет, – процедил я. – Великий вождь готов меня принять, но я не уверен, что готов к нему ехать.
– А вы в санчасть зайдите, – сказал Газин миролюбиво. – Да чего вы сразу весь такой надуваетесь и иголки топорщите, словно русский народный ёжик? Я серьезно. Дуйте в санчасть, возьмите у Иссаева синюю таблеточку для спокойствия и красную для тонуса. Нормальное дело. Я уже принял – и вон какой добрый. По-хорошему, надо бы каждому тут долбануть успокоительного… Я еще подумаю. Может, и прикажу. Я же не зверь такой. Людей беречь надо. Доложу вам по секрету, все сейчас очень нервные…
– Я не нервный. Просто то, чего вы хотите… Такие разговоры не ведутся экспромтом. Я совсем не владею ситуацией. Мне нужно больше данных, намного больше. Надо готовиться. Подумать как следует. Посоветоваться с департаментом…
– Советник! – перебил меня Газин. – Видели когда-нибудь, как я хватаюсь за голову? Погодите.
Он снял фуражку, сунул ее мне и схватился за голову.
– Сейчас такой заору, – предупредил он. – Сейчас будет громко. И нецензурно.
Пару секунд он сидел, держась за голову и приоткрыв рот, потом вдруг отнял фуражку и нахлобучил обратно.
– Нет, не получается. Хорошие таблетки.
– Слава богу, – сказал я искренне.
– Настоятельно рекомендую. Синяя, потом красная, смотрите, не перепутайте… Советник, а можно я с вами тихо и без мата? Вдруг поймете. Скажите, почему вы думаете, что я такой-растакой не люблю наших папуасов и не желаю им добра?.. Ах, не думаете? Спасибо. Ну тогда идите, такой-разэтакий, и сделайте вещь! Сделайте, наконец, хоть что-то полезное! Сколько вашего брата-дипломата тут было – никакого толку! Всё продолбали, пролюбили, профачили! А вы – пойдите, и такой – один за всех! Докажите, что все кругом дипломаты, а вы – д’Артаньян! Сделайте, мать вашу, так, чтобы мне не пришлось убивать местных!
Это был настоящий крик души вполголоса, я даже попятился.
– Почему… Откуда… Да что за страхи у вас, простите великодушно?
– А вы, значит, не поняли, чем дело пахнет? – прошипел Газин. – Ну, тогда вы такой, извините, дурачок, советник, что я даже и не знаю… Как по-вашему, что должен подумать Тунгус обо всем этом дерьме? Он совсем не высокого мнения о землянах. Третий год он ждет не дождется от них подлянки. И вдруг такая-растакая неизвестная зараза! Это же естественно. К этому все шло. Кто-то такой самый умный захотел разобраться с папуасами не мытьем, так катаньем! Решил тупо очистить от них планету. Вот о чем Тугус подумает в первую очередь!
И пока я пытался осмыслить его тираду, поражаясь как ее очевидной логике, так и тому, что в мою голову эта логика не укладывается, полковник добил меня окончательно:
– А мы, конечно, такие наивные можем сколько угодно врать себе и Тунгусу, что вирус не смертельный!
– Пойду-ка в санчасть, – сказал я.
* * *Я вошел в зал приемов, как на заклание. Великий вождь ждал меня один. Я постарался быть убедительным, насколько это возможно, когда описываешь ситуацию в самых общих выражениях. Наконец Тунгусу надоело смотреть, как я мучаюсь, и он меня остановил.
Он уже пообщался и с Унгеленом, и с шаманами, и наверняка со своей «памятью предков». Легко догадаться, какие выводы сделал великий вождь о происхождении неизвестной болезни.
А я успел побывать в санчасти, где доктор Мага, нервно хихикая, показал мне диалог полковника с главврачом. Таблеток, кстати, не дал. Их экономить надо, они еще ой как пригодятся, когда станет по-настоящему весело. От санчасти я поехал к изолятору и довольно бесцеремонно вытряхнул из Шалыгина недостающие подробности, оставив его в полном убеждении, что действую с санкции Газина. То есть доктор так решил, а я не стал разубеждать.
И тоже сделал кое-какие выводы.
Казалось, вождю меня удивить нечем. Ну разве что он скажет: это все очень занимательно и поучительно, а в общем пустяки, дело житейское. Но Унгусман начал с такого, что вашего покорного слугу просто разбил паралич:
– Наконец-то я понял, отчего земляне так легко и много врут!
Я стоял как истукан. Что он мог понять неправильно и счесть ложью? Ошибка перевода исключена, я специально говорю с вождями без транслятора. Моя речь примитивна, даже грубовата, зато в ней все однозначно.
– Земляне не знали мирного времени, – сказал вождь. – Они всегда на войне. Поэтому они такие вруны. И до сих пор не смогли объединиться. Ведь это будет конец войне, а они не умеют жить в мире. Им кажется, они научились договариваться между собой, а на самом деле их договоры только поддерживают разобщенность. Сама мысль об объединении пугает их. Вот почему земляне так боятся даже слова «им-пе-ри-я» – правильно сказал?
– Совершенно правильно, великий вождь, – промямлил я.
Первое земное слово, что услышал от него, и вдруг такое.
– У меня большие способности к языкам, – гордо заявил вождь. – Им-пе-ри-я. Советник Калугин боялся этого слова. Меня это очень удивляло. Потом я увидел, что он боится себя. Не понимает себя – и боится. Глядя на него, я вспомнил, в каком мучительном разладе с собой живут те другие земляне, чужаки, что приходили ко мне с глупыми предложениями. На тех было просто больно смотреть, так они запутались во лжи. Это случается, когда человек слишком долго жил войной, позволил войне поселиться внутри себя, и она оборачивается против него, разъедает его изнутри. Это страшно, друг мой…
Он ненадолго умолк, то
