– А еще это очень странно. Почему земляне позволяют таким несчастным верховодить у себя и говорить от своего имени? Да еще и говорить о свободе? Живущий во лжи и страхе не может быть свободным. Чужаки стояли тут передо мной и распинались о том, как свободны народы Земли и какая высшая ценность – свобода и как они научат меня свободе, а я не знал, куда деваться от стыда…
Что ты знаешь о стыде? – подумал я. До сих пор дергаюсь, вспоминая жгучее чувство абсолютного, поистине космического позора, накрывшее меня, когда я узнал, чем кончились те переговоры, и бросился смотреть запись из дворца. Ты-то на ней выглядел блистательно, вождь…
Он помолчал еще немного, а потом с ним приключилась знакомая уже метаморфоза: великий вождь Унгусман приглушенно гавкнул, усмехнувшись чему-то, и в один миг стал Тунгусом – ироничным, саркастичным, но по-прежнему великим.
– Я тогда чуть не потерял достоинство, пытаясь сохранить достоинство, – сообщил Тунгус, будто услыхав мои мысли. – Так захотелось их всех пристукнуть, что я решил прервать встречу и уйти. Но потом я подумал: а ведь очень невежливо и даже жестоко со стороны русских так обращаться со мной! Ничего себе друзья! Привезли во дворец несчастных уродцев и заставили меня выслушать их! И я разозлился на русских. И уже почти не слушал тех ненормальных, но все еще глядел на них. И увидел такое, что меня пронзило насквозь. Это русские мне попались какие-то ненормальные! А теперь пришли настоящие представители Земли и принесли на своих лживых устах слова про свободу, что означает рабство, и мир, что означает войну. И моему народу от Земли никуда не деться, она уже здесь, а куда она приперлась, оттуда не уйдет… И теперь скажи мне, советник, дай совет – как бы ты поступил на моем месте?
Тунгус, кажется, решил меня окончательно размазать сегодня. Вся эта его тирада – либо утонченное издевательство, либо намек на полное доверие. И вопрос под конец – совсем не риторический. Попросив совета, Тунгус употребил форму обращения к другу, входящему в ближний круг, без скидок на отсутствие родства. Даже при разговоре один на один такое отношение чересчур лестно для меня. Это может быть проверка на ответную откровенность, которую проходят один раз.
А чего я, собственно, застеснялся? Я здесь по делу огромной важности. У нас эпидемия на носу, а ты мораль читаешь и шарады загадываешь? А я тебе отвечу, хитрый ты папуас. По-нашему, по-дружески, тоже без скидок на отсутствие родства. И плевать, что будет.
– Невежливо и даже жестоко со стороны великого вождя требовать совета от особы, чей персональный статус временно не определен! – отчеканил я.
Этого он точно не ждал. Тунгус схватился за живот, согнулся и разразился таким заливистым лаем, что эхо загуляло под потолком зала приемов. Он даже сошел со своего возвышения, чтобы ненароком не свалиться с него.
Сначала я пожалел, что на мне сегодня нет камер и планшет выключен ради секретного разговора. А потом решил – и не надо. Все только между нами. Великий вождь хохочет, как мальчишка, чуть не падая с «трона», – эта картина останется со мной навсегда. Такое не забывается. Если нас и вправду, не дай бог, ждут трудные времена, я вряд ли скоро услышу смех Тунгуса. А может, и никогда больше.
Отсмеявшись, вождь не стал возвращаться на «трон» и показал мне жестом – ну, пошутили, теперь говори.
– На твоем месте, великий вождь, я бы стал искать союзников среди разных народов землян. Другого выхода просто нет. К счастью, не все земляне одинаковы.
– Как я их найду, если меня заперли дома и не пускают на Землю?
– Значит, выбирать не приходится. Бери тех, какие есть.
Тунгус оценил мой юмор и негромко гавкнул снова.
– Да, по счастью, у вас не все в разладе с собой. Есть земляне, что живут для мира, не для войны. И носят оружие, чтобы поддерживать мир. Совсем как наши воины. Наверное, правы ваши мудрецы, что говорят, будто нас всех посеяла одна рука… Но когда вы сыпались с неба на Землю, вас, кажется, раскидало слишком далеко, и вы успели забыть себя, прежде чем разделенные племена встретились. Тогда началась война и до сих пор не кончилась. Я думаю, поэтому мой народ беспокоит вождей Земли, и им хочется непременно сломить нас, заставить жить по вашим правилам. Мы – напоминание о том, что на Земле все могло быть иначе… – Тут он задумался, а потом, глядя мимо меня, что означает некоторое смущение, поскольку реплика некорректна или несет прямой упрек, буркнул: – И вас, русских, поэтому не любят тоже. Вы сильные, но вам надоела война. Вы хитрые, но вам не нравится лгать. А ведь русские могли бы все на Земле исправить, пока была им-пе-ри-я! Но вы ее потеряли – и себя потеряли, и никак не найдете…
Я бы развел руками, но в местном этикете похожий жест означает глубокое удовлетворение от встречи с единомышленником. Мысли наши схожи, да, только это как-то не удовлетворяет нынче.
– А тебе сегодня пришлось трудно, друг мой, – заметил Тунгус. – Тебя очень просили наврать мне, да? Сильно-сильно просили вожди, которых ты уважаешь? А ты их так подвел – и не соврал!
И снова гавкнул, ехидна такая.
Вместо ответа я сунул в рот зубочистку и опустил глаза.
Тунгус вздохнул, совсем по-человечески.
– Ты отважен, друг мой, а они трусят. Это странно. Почему они так сильно испуганы, что захотели солгать? Мой народ не давал повода считать его настолько глупым. Какая разница, кто принес болезнь с собой – южане или вы?
Я впервые увидел, как Тунгус думает вслух. Еще один знак доверия, исключительно для ближнего круга. Вождь посмотрел на меня вопросительно.
Ну, что же, все кругом дипломаты, а я д’Артаньян? Просили «сделать вещь» – делаю. И будь что будет.
– Полковник Газин считает, что болезнь может быть смертельно опасна, – сказал я. – Он думает, мы просто еще не разгадали ее. И он уверен, что ты, великий вождь, давно ждешь от землян подлости в таком духе, удара исподтишка.
На этом я решил остановиться. Больше объяснять нечего. Тунгус достаточно умен, чтобы самостоятельно достроить ход мыслей полковника. Они не общались в неформальной обстановке, но у вождя была масса возможностей как следует на Газина посмотреть, а физиономист он прекрасный. Уж не слабее Унгелена, хотя тот бы и поспорил.
Повисла долгая пауза.
– Я приду говорить с ним, – сказал вождь наконец. – Понимаю, что у него на душе. Он взволнован и готовится к худшему. Я не хочу, чтобы он боялся нас. Нам теперь нельзя бояться друг друга. А насчет болезни… Если начнется
