Норкросс был серьезным мозгоправом, но дерьма он накладывал в достатке, требуя особого отношения и привилегий для своих пациенток. Она бы находила почти трогательной его хроническую неспособность признать, что подавляющее большинство этих пациенток, заключенных Дулинга, были гениями по части дерьма, женщинами, которые проводили жизнь, лелея дерьмовые оправдания своего поведения, да только махать лопатой приходилось именно ей, Коутс.
С другой стороны, под всем этим дерьмом у некоторых женщин скрывались веские причины. Джейнис Коутс не была глупой и бессердечной. Большинству заключенных Дулинга не повезло в жизни. Коутс это знала. Тяжелое детство, жуткие мужья, безвыходные ситуации, душевные болезни, которые лечились наркотиками и алкоголем. Они были жертвами дерьма, не только его производителями. Однако не дело начальника тюрьмы – отделять одно от другого. Жалость не должна мешать исполнять свой долг. Они сидели в тюрьме, и ей вменялось в обязанность заботиться о них.
А это означало, что она должна разобраться с Доном Питерсом, который сейчас находился перед ней и из которого дерьмо так и перло. Вот и сейчас он заканчивал свою последнюю дерьмовую историю, честный, несправедливо обвиненный трудяга.
Когда он добавил последние мазки, она сказала:
– Не надо вешать мне лапшу на уши по поводу профсоюза. Еще одна жалоба, и ты отсюда вылетишь. Одна заключенная говорит, что ты лапал ее грудь. Другая говорит, что ты прихватил ее за зад. Третья говорит, что ты обещал ей полпачки «Ньюпортс», если она тебе отсосет. Если профсоюз захочет с тобой возиться, это их дело, но я в этом сомневаюсь.
Коротышка-дежурный сидел на ее диване, широко расставив ноги (словно ей нравилось смотреть на его хозяйство) и скрестив руки на груди. Он дунул на кудряшки а-ля Бастер Браун, нависавшие над бровями.
– Я никого не трогал, начальник.
– В уходе по собственному желанию нет ничего постыдного.
– Я не собираюсь уходить и не делал ничего такого, за что мне может быть стыдно! – Его обычно бледные щеки покраснели.
– Какой молодец. У меня вот целый список постыдных деяний. И чуть ли не первым пунктом – решение взять тебя на работу. Ты – как сопля, которую я не могу стряхнуть с пальца.
Губы Дона хитро изогнулись.
– Я знаю, вы пытаетесь меня разозлить, начальник. Не получится.
Дураком он не был, в этом следовало отдать ему должное. Именно по этой причине его до сих пор не удавалось прижать к ногтю. Питерс всегда действовал осторожно, выбирал момент, когда рядом никого не было.
– Пожалуй, что нет. – Сидевшая на краю стола Коутс переставила сумку на колени. – Но попытка – не пытка.
– Вы знаете, что они лгут. Они же преступницы.
– Сексуальное домогательство – тоже преступление. Ты получил свое последнее предупреждение. – Коутс рылась в сумке в поисках бальзама для губ «Чэпстик». – Кстати, почему только полпачки? Давай, Дон, колись. – Она вытащила упаковку бумажных салфеток, зажигалку, таблетницу, айфон, бумажник и только тогда нашла то, что искала. Колпачок свалился, на помаду налипли ворсинки. Джейнис все равно смазала губы.
Питерс молчал. Она посмотрела на него. Мелкий подонок с шаловливыми руками, но невероятно везучий: ни один дежурный пока не выразил желания дать показания по его проступкам. Однако Коутс знала, что прищучит Питерса. Время у нее было. А время, по существу, еще один синоним тюрьмы.
– Что? Хочешь смазать губы? – Коутс протянула ему «Чэпстик». – Нет? Тогда за работу.
Питерс хлопнул дверью так, что она задребезжала в коробке, и протопал по приемной. Прямо истеричный подросток. Довольная тем, что дисциплинарная нотация прошла по плану, Коутс вновь занялась грязным «Чэпстиком»: принялась искать в недрах сумки колпачок.
Завибрировал мобильник. Коутс поставила сумку на пол и пошла к опустевшему дивану. Прикинула, насколько сильно не любила того, чей зад только что восседал на нем, и опустилась слева от выемки на центральной подушке.
– Привет, мамуля. – Голос Микаэлы накладывался на другие голоса, крики, сирены.
Коутс подавила первоначальный импульс отчитать дочь, которая не звонила три недели.
– Что случилось, дорогая?
– Подожди.
Посторонние звуки стали тише; Джейнис ждала. Ее отношения с дочерью пережили и подъемы, и спады. Решение Микаэлы уйти из юридической школы и переключиться на телевизионную журналистику (такую же фабрику дерьма, как и тюремная система, и наверняка так же набитую преступниками) сильно ухудшило эти отношения, а последовавшая пластика носа на какое-то время опустила их, можно сказать, ниже уровня моря. Однако Микаэла проявляла настойчивость в достижении поставленной цели, которую Коутс постепенно начала уважать. Пришло осознание, что они не слишком отличаются друг от друга. Недалекая Магда Дубчек, местная жительница, которая сидела с Микаэлой, когда та только начала ходить, однажды сказала: «Она так похожа на тебя, Джейнис. Ей нельзя отказать! Скажи ей: одно печенье, и она сделает все, чтобы съесть три. Будет улыбаться, хихикать, ластиться, пока ты не сдашься».
Два года тому назад Микаэла делала ерундовые репортажи для местных новостей. Теперь работала в «Новостях Америки» и быстро поднималась по карьерной лестнице.
– Вот и я, – вновь послышался голос Микаэлы. – Пришлось найти более тихое место. Мы сейчас около ЦКЗ. Долго говорить не могу. Ты смотрела новости?
– Естественно, Си-эн-эн. – Джейнис никогда не упускала шанса вставить свою любимую колкость в разговор.
На этот раз Микаэла не отреагировала.
– Ты слышала о гриппе Авроры? Сонной болезни?
– Что-то слышала по радио. Старухи, которые не проснулись на Гавайях и в Австралии…
– Это настоящая болезнь, мама, и она поражает всех женщин. Старых, новорожденных, молодых, среднего возраста. Всех, кто спит. Поэтому не ложись спать.
– Не поняла. – Что-то не складывалось. На часах было одиннадцать утра. С какой стати ей ложиться спать? Или Микаэла имеет в виду, что она больше никогда не должна спать? Если так, то не получится. Все равно что попросить ее никогда не справлять малую нужду. – Какая-то бессмыслица.
– Включи новости, мама. Или радио. Или выйди в Интернет.
Невыполнимость задачи повисла между ними. Джейнис не знала, что и сказать, за исключением: «Хорошо». Ее девочка могла ошибаться, но лгать ей никогда бы не стала. Дерьмо это или нет, однако Микаэла верила, что так оно и есть.
– Я только что разговаривала с одной женщиной, она ученый и моя подруга, работает на федералов. Я ей доверяю. У нее есть доступ к закрытой информации. Она говорит, что, по их расчетам, примерно восемьдесят пять процентов женщин, живущих по тихоокеанскому времени, уже в отключке. Никому не говори, это приведет к хаосу, как только просочится в Интернет.
– Как это
