– Следи за языком, заключенная.
– Или что? Стукнешь меня дубинкой по голове и вырубишь? Валяй. Наверное, это единственный способ.
Куигли не ответил. Он выглядел измотанным. Мора не понимала почему. Его это не касалось. Ни один мужчина не выдержал бы такого испытания.
– У тебя бессонница, да? – спросила Энджел.
– Да. Свой свояка узнает издалека.
– Повезло нам.
Ошибаешься, подумала Мора. Не повезло.
– Это Кейли? – спросила Джанетт.
– Нет, – ответила Мора. – Под этой дрянью Вупи гребаная Голдберг.
– Я сожалею. – По лицу Джанетт чувствовалось, что она действительно сожалеет, и от ее жалости у Моры защемило сердце. Она не хотела давать волю чувствам. Не желала плакать перед дежурным Куигли или, если на то пошло, перед этими молодухами. И не стала.
– Проходите уже.
Когда они укатили свою гребаную тележку с кофе и соком, Мора наклонилась над спящей сокамерницей… если это можно было назвать сном. Море представлялось, что это магические чары из сказки.
Любовь пришла к ней поздно, и казалось чудом, что она вообще пришла. Мора это знала. Словно роза расцвела в воронке от бомбы. Ей бы испытывать благодарность за время, которое им удалось провести вместе, об этом твердили поздравительные открытки и попсовые песни. Но, глядя на чудовищную мембрану, закрывавшую лицо Кейли, Мора чувствовала, что колодец благодарности, всегда мелкий, теперь пересох полностью.
Чего нельзя было сказать о ее глазах. Когда дежурный Куигли и кофейная команда скрылись из виду (оставив только резкий запах этого странного варева), она дала волю слезам. Они падали на белое вещество, покрывавшее лицо Кейли, и это белое вещество с жадностью их впитывало.
Если она где-то близко, если я смогу заснуть, может, я ее догоню. И дальше мы пойдем вместе.
Но нет. И все из-за бессонницы. Мора жила с ней с той ночи, когда методично убила всю свою семью, последним – Слаггера, немолодую немецкую овчарку. Гладила пса, успокаивала, дала лизнуть руку, а потом перерезала горло. Если за ночь ей удавалось забыться на два часа, она считала себя счастливой. Очень часто не удавалось… а ночи в Дулинге бывали длинные. Все эти годы бессонница была ее истинной тюрьмой. Бессонница не знала границ, и у нее не удавалось получить поблажку за примерное поведение.
Я буду бодрствовать после того, как большинство заснет, думала Мора. Дежурные и заключенные. Я буду править этим заведением. При условии, что решу остаться. И зачем мне отсюда убегать? Она может проснуться, моя Кейли. С этой новой заразой все возможно. Ведь так?
Мора не могла петь, как Кейли, черт, конечно, нет, ей медведь на ухо наступил, но была песня, которую Кейли особенно любила, и теперь Мора запела ее, поднимая и опуская колени, будто управляя педалями невидимого органа. Муж Моры постоянно слушал эту песню, так что Мора выучила слова наизусть. Кей однажды услышала, как Мора пела ее себе под нос, и потребовала, чтобы Мора научила ее. «Какая непристойность!» – воскликнула она. Песню выпустила на виниле какая-то группа придурковатых картофелеедов[28]. Вот сколько времени Мора провела за решеткой. У ее мужа была большая коллекция виниловых пластинок. Но он остался в том самом далеком прошлом. Мистер Данбартон заснул вечным сном ранним утром 7 января тысяча 1984 года. Она начала с него, вонзила нож прямо в грудь, вонзила, как лопату в жирную глину, и он сел, и глаза его раскрылись, и в них застыл вопрос: Почему?
Потому – вот почему. И она убила бы его и всех остальных, убивала бы снова и снова, в этот самый момент, если бы этим вернула себе Кейли.
– Слушай, Кей, слушай. А в тюрьме, что близко, семь десятков женщин… Вот бы где счастливо я бы обитал…
На экране маленького телевизора полыхал центр Лас-Вегаса.
Она наклонилась и поцеловала белый кокон, скрывавший лицо Кейли. Вкус показался ей горьким, но она не обратила на это внимания, потому что под коконом была Кейли. Ее Кей.
– Треугольник старый прозвенел устало… Эхом отозвался Короля канал.
Мора откинулась назад, закрыла глаза и взмолилась о сне. Напрасный труд.
2Ричлэнд-лейн плавно изгибалась влево, прежде чем упереться в небольшой парк. Миновав изгиб, Лайла прежде всего обратила внимание на два перевернутых мусорных контейнера посреди улицы и только потом – на небольшую толпу кричащих соседей перед домом Элуэев.
Девушка-подросток в спортивном костюме бросилась к патрульному автомобилю. В мигающем свете ее лицо казалось трясущейся маской ужаса. Лайла вдавила в пол педаль тормоза и открыла дверцу, одновременно расстегивая кобуру.
– Скорее! – крикнула девушка. – Она его убивает!
Лайла побежала к дому, пинком отбросила мусорный контейнер, растолкала нескольких мужчин. Один поднял окровавленную руку.
– Я пытался ее остановить, но эта сука укусила меня. Как бешеная собака.
Лайла остановилась в конце подъездной дорожки, держа руку с пистолетом у правого бедра, пытаясь осознать, что видит. Женщина сидела на асфальте в позе лягушки. Вроде бы закутанная в муслиновую ночную рубашку, когда-то облегающую, а теперь поношенную, обтрепавшуюся. С обеих сторон дорожку окаймляли декоративные кирпичи, патриотично выкрашенные в белый, красный и синий цвета. Один кирпич женщина держала в левой руке, другой – в правой. Она по очереди опускала их, торцом вперед, на тело мужчины, одетого в окровавленную форму сотрудника управления шерифа города Дулинга. Лайла предположила, что это Роджер, хотя для опознания теперь потребовались бы отпечатки пальцев или экспертиза ДНК. За исключением остатков широкого подбородка, лицо смялось, будто растоптанное яблоко. Кровь ручьями бежала по дорожке, сверкая синим при каждой вспышке мигалки патрульного автомобиля.
Женщина, сидевшая на корточках над Роджером, зарычала. Ее раскрасневшееся лицо – лицо Джессики Элуэй – лишь отчасти закрывали ошметки паутины, которую ее муж попытался снять, тем самым подписав себе смертный приговор. Руки, державшие кирпичи, были алыми.
Это не Джессика Элуэй, подумала Лайла. Ведь не она, правда?
– Прекрати! – крикнула Лайла. – Прекрати немедленно!
И, о чудо, женщина подчинилась. Подняла голову. Огромные, налитые кровью глаза, казалось, занимали пол-лица. Она встала, держа в каждой руке по кирпичу, с которых капала кровь. Один красный и один синий. Боже, благослови Америку. Лайла увидела пару зубов Роджера, которые застряли в лохмотьях кокона, свисавших с подбородка женщины.
– Осторожнее, шериф, – предупредил Лайлу кто-то из мужчин. – По мне, она точно выглядит бешеной.
– Брось их! – Лайла подняла «глок». Она еще никогда не чувствовала такой усталости, но рука не дрожала. – Брось кирпичи!
Джессика бросила один, потом задумалась. Подняла второй и побежала. Не к Лайле, а к одному из мужчин, который подкрался поближе, чтобы лучше видеть. И – Лайле с трудом в это верилось – чтобы сфотографировать. Мужчина нацелил мобильник на Джессику. Но с ее приближением издал пронзительный вопль, развернулся и кинулся бежать, вжимая голову в плечи. Сбил с ног девушку в спортивном костюме.
– Брось его брось
