Пламя сжалось в бугристую коричневую массу, которая внезапно разлетелась на сотни осколков. Воздух заполонили мотыльки.
Они поднялись к потолочному светильнику, порхали у абажура настольной лампы, изучали углы потолка, полетели на кухню, танцевали у настенной репродукции с идущим по воде Христом, садились на углы рамки. Один мотылек приземлился на пол, совсем рядом с лицом Фрэнка, который закрывал Нану. Фликинджер на четвереньках отползал в коридор, крича (вопя) во весь голос. От былой сдержанности доктора не осталось и следа.
Фрэнк не двигался. Он неотрывно смотрел на мотылька неопределенного цвета.
Мотылек полз по полу. Фрэнк боялся, чего там, испытывал ужас перед существом, которое весило не больше ногтя и было немым. И что оно могло с ним сделать?
Все, что угодно, и он не возражал – при условии, что мотылек пощадит Нану.
– Не трогай ее, – прошептал Фрэнк. Обнимая дочь, он чувствовал ее пульс и дыхание. Мир мог выходить из-под контроля Фрэнка, заставлять его ошибаться и глупить, хотя он всегда хотел быть хорошим и делать все правильно. Но трусом Фрэнк не был. Он без колебаний отдал бы жизнь за свою маленькую девочку. – Если хочешь кого-то забрать, забери меня.
Две чернильные точки на буром теле мотылька, его глаза, глаза иного мира, смотрели в глаза Фрэнка, и взгляд этот проникал прямо в голову. Фрэнк чувствовал, как он кружил в его черепной коробке бог знает сколько времени, прикасался к мозгу, бродил по извилинам, словно мальчишка, который водит палкой по воде, стоя на камне посреди реки.
И Фрэнк плотнее прижимался к своему ребенку.
– Пожалуйста, возьми меня взамен.
Мотылек улетел прочь.
11Клавдия, она же Бомбовая, ушла. Дежурная Лэмпли предложила Джанетт побыть какое-то время наедине с Ри. И теперь она могла говорить с реальной Ри. Точнее, с тем, что от нее осталось. Джанетт чувствовала, что ей следовало рассказать все это Ри, когда та была жива.
– Что случилось… я не знаю, утро это было, или день, или ранний вечер, но мы были под кайфом не первые сутки. Не выходили из дома. Заказывали еду. В какой-то момент Дэмиен прижег меня сигаретой. Я лежу в постели, мы оба смотрим на мою голую руку, и я спрашиваю: «Что ты делаешь?» Боль была в другой комнате моего разума. Я даже не шевельнула рукой. Дэмиен говорит: «Хочу убедиться, что ты настоящая». Шрам у меня до сих пор. Размером с цент, так сильно он давил. «Доволен? – спрашиваю я. – Веришь, что я настоящая?» И он говорит: «Да, но ненавижу тебя за это еще больше. Если бы ты позволила мне вылечить колено, ничего этого не было бы. Ты такая сука. И я наконец до тебя добрался».
Как страшно, сказала Ри.
– Да. Было страшно. Потому что Дэмиен произнес это с таким видом, будто это отличные новости и он рад, что получил их и может ими поделиться. Он вел себя как ведущий какого-то ночного радиошоу для толпы страдающих бессонницей слушателей. Мы находились в спальне, шторы были задернуты, и никто давно уже не убирался. Электричество отключили, потому что мы не оплачивали счета. Позже, не знаю, сколько прошло времени, я обнаружила, что сижу на полу в комнате Бобби. Его кровать стояла на месте, но другой мебели, кресла-качалки и комода, уже не было. Дэмиен продал их какому-то парню за гроши. Может, я наконец начала приходить в себя, может, дело было в сигаретном ожоге, но мне стало грустно, так тоскливо, словно я очнулась в этом чужом месте и домой возврата нет.
Ри сказала, что это чувство ей знакомо.
– Отвертка… эта шлицевая отвертка. Парень, который купил кресло-качалку, вероятно, воспользовался ею, чтобы открутить основание, а потом забыл забрать. Я так думаю. Я знала, что это не наша отвертка. К тому времени у нас не осталось никаких инструментов. Дэмиен продал их давным-давно, еще до мебели. Но эта отвертка лежала на полу в комнате Бобби, и я ее взяла. Пошла в гостиную, где Дэмиен сидел на складном стуле, больше в нашем доме сидеть было не на чем. Он говорит: «Пришла, чтобы довести дело до конца? Валяй. Но лучше тебе поспешить, потому что если ты не убьешь меня в ближайшие несколько секунд, думаю, я буду тебя душить, пока твоя дурацкая гребаная башка не отвалится». Говорит это все тем же голосом ведущего ночного радиошоу. И поднимает пузырек, в котором последняя пара таблеток, и трясет его, словно готовится объявить что-то торжественное: та-дам! А потом продолжает: «Вот сюда, хорошее место, много мяса», – и тянет мою руку, которая держит отвертку, к своему бедру, пока острие не касается джинсов. – Ну? Теперь или никогда, Джани-крошка, теперь или никогда».
Думаю, он этого хотел, сказала Ри.
– И он это получил. Я вогнала в него эту хрень по самую рукоятку. Дэмиен не кричит, просто шумно выдыхает и говорит: «Посмотри, что ты со мной сделала». Кровь заливает стул и пол, но он даже не шевелится, чтобы ее остановить. Говорит: «Прекрасно. Смотри, как я умираю. Наслаждайся».
Ты наслаждалась? – спросила Ри.
– Нет. Нет! Я забилась в угол. Не знаю, сколько там просидела. По мнению полиции, часов двенадцать или четырнадцать. Я видела, как смещались тени, но не знала, сколько прошло времени. Дэмиен сидел, и говорил, и говорил. Теперь ты счастлива? Распланировала все заранее? Вырыла ямку на поле, чтобы я повредил колено? Здорово ты это придумала, Джани-крошка. Наконец он перестал говорить. Но я его вижу… совершенно отчетливо, вижу даже сейчас. Мне снилось, как я говорю Дэмиену, что сожалею, как прошу у него прощения. В этих снах он просто сидит на стуле, смотрит на меня и синеет. Запоздалые сны, как говорит доктор Норкросс. Запоздалые для извинений. Очко в пользу дока, верно, Ри? Мертвые извинений не принимают. Ни разу за всю мировую историю.
Ты права, согласилась Ри.
– Но, ох, милая, ох, Ри. Чего бы я ни отдала, лишь бы изменить все только один раз, потому что ты слишком хорошая, чтобы так закончить жизнь. Ты даже никого не убила. Лучше бы на твоем месте оказалась я. Не ты. Я.
На это Ри ничего не ответила.
Глава 19
1Клинт нашел номер мобильника Хикса в записной книжке, которая лежала у него на столе, и позвонил по городскому телефону. Исполняющий обязанности начальника тюрьмы говорил на удивление расслабленно. Может, принял таблетку валиума, а то и две.
– Похоже, многие женщины достигли состояния, которое вы бы назвали принятием.
– Принять – не значит сдаться, – ответил Клинт.
– Называйте как хотите, но
