кончике языка, роились в голове. Но я молчала. Порою кусала щеку с внутренней стороны, иногда впивалась ногтями в кожу так, что на ней оставались полумесяцы с алыми каплями, и безмолвно сидела, пытаясь понять…

Печати. Чем они так ценны?

Почему дракон напал ни с того ни с сего? Обезумел? Тогда бы за него не мстили сородичи.

— Энпарс сумел объединить под своей дланью почти половину кнесских урядов и дал отпор драконам, — продолжал меж тем свой рассказ старик. — В битве под Льдистыми пиками страж Верхнего предела не победил, но выиграл куда больше. Мы знатно помяли тогда крылья драконам. Настолько, что те пожелали заключить мир и даже заплатили дань полновесным золотом… Вот только каждая монета из тех мешков, что отдали драконы, оплачена кровью людей, погибших в этой треклятой войне.

Когда рассказчик закончил и я машинально выключила диктофон, мне отчего-то расхотелось задавать вопросы. Не здесь и не сейчас. И не этому слепцу. Слишком убежденно он рассказывал о правоте людей. Слишком горячо восхвалял силу и мудрость кнесса Энпарса. За сиянием его речи не было видно и тени правды. Или, может, в незрячем говорило отчаяние? Наверняка свои глаза он потерял, сражаясь с крылатыми ящерами. И нынешнему слепцу хотелось верить, что оставил он свое зрение на поле брани не зря — отстаивая правое дело.

Мне нужно было что-то сказать неожиданному собеседнику, который решил скоротать вечер, поведав о былом. Вот только рассказ о времени, что еще недавно было настоящим и не успело покрыться пылью веков, вышел безрадостным.

Журналистская выучка требовала, просто вопила: поблагодари, заверь, что прониклась и уверовала именно в его правду об этой войне. Но с языка сорвались другие слова:

Не ищите вы вздорного вымысла В тех речах, что так громко звучат. Ложь не бывает бессмысленной, Когда обмануть хотят. Правда — палач нечаянный. Ее тяжело снести. За нее умирают отчаянно. Или к ней не находят пути. Но расплата за ложь ядовитую, Как и за правду порой, Звенит кровавой монетою. Только что стоит за ценой?

Едва прозвучали последние слова, я пожалела, что не дала взятку-обещание собственной совести. Ну что мне мешало покивать китайским болванчиком, будто я во все верю? Может, то, что в глубине души понимала: таким образом я предам Брока. Наверняка у него об этой самой войне тоже имеется своя правда.

— Ведьма, — то ли сказал, то ли плюнул слепец и поднялся, чтобы уйти.

Ни я, ни Йон не стали его окликать. Но и сидеть вот так, в тишине, под пристальным взглядом оборотня, не хотелось. Потому я, заприметив, что Ярика схватила котелок и пошла мыть, припустила следом за ней.

Догнала уже почти на границе света, что отбрасывали костры. Слово за слово выяснилось, что, несмотря на то, что девушка — дочь торговца, она отнюдь не белоручка. Впрочем, в последнем я убедилась у ручейка шириною от силы в три ладони. Зато его воды хватало путникам не только на еду.

Вода журчала, шепталась, колола руки холодом родника, бившего неподалеку и дававшего начало ручью. Его неспешное течение дарило покой и умиротворение, словно смывало жгучий яд противоречивых эмоций.

Ярика смеялась, зубоскалила, все пыталась выведать, отчего ведьма не пользуется волшбой, а по-простому драит котелок. Я отшучивалась, что-де мытье посуды без чародейства — это своего рода ритуал, благодаря которому можно узнать, насколько сильно тебя любит мужчина. Ведь если он влюблен, то пообещает всего лишь горы золота и алмазов, а если любит по-настоящему, предложит еще и помыть за тебя котелок.

Увы, никто пока не был столь одержим страстью, чтобы предложить свою помощь. А фольклорного элемента моего мира, мистера Пропера, подозреваю, нельзя было вызвать даже через пентаграмму. Поэтому мы с Ярикой медленно, но верно одерживали победу над грязью самостоятельно.

Когда же бока котелка, натертые песком, засияли, дочка торговца вскочила, тряхнув дюжиной своих косичек, перемежавшихся с распущенными волосами, и подхватила посудину. Увы, я такой резвостью из-за своей еще не до конца зажившей ноги похвастаться не могла.

Егоза смотрела на мое кряхтенье и притопывала на месте: ей не терпелось вернуться к костру, где уже звучал смех. Судя по тому, что кто-то горланил в меру пристойную песню, обозники были из тех людей, которые живут для радости, а не существуют для тоски.

До меня донеслось:

За зазнобу милую Выпить я хочу, Но как это сделаю — От жинки получу. И от тещи пакостной Я б напился всласть, Только ведь зараза та В хмель не даст упасть. И с бабулькой старою Пил бы чарку я, Сидя на завалинке На исходе дня. Но я понял истину: С этой или той, Без вина немыслимо Обрести покой. Так мужик спивается, День за днем идет… А виной всему опять Этот бабий род.[1]

Но, как бы ни хотелось Ярике побыстрее присоединиться к веселью, она все же дожидалась меня.

— Беги уже, сама дойду, — заверила ее.

В ответ только пятки засверкали.

Прихрамывая, тихонько побрела на свет. Но то ли день сегодня такой, то ли я такая, а меня второй раз за вечер напугали. И если слепец сделал это так, что я не дернулась, а закаменела, то тут, в кустах, когда тебя за талию со спины обнимает темнота… Рефлекторный тычок локтем и отточенный дворовыми драками удар затылком, который метил в переносицу противника, сделали свое дело.

Субъект, положивший на меня в темноте свою лапу, зашипел. Правда, сквозь зубы. Но хваталки так и не убрал. А вот то, что в плане роста я промахнулась, стало понятно, когда мой затылок ударил не в ожидаемое лицо противника, а в грудь. Причем знакомую такую грудь, широкую и твердую. Да и волевой подбородок, который я созерцала ныне с запрокинутой головой, был мною не так давно весьма пристально изучен.

Брок смотрел на меня сверху вниз. Все такой же хмурый: поджатые губы, складка меж бровей. Ну точно небо пред ненастьем: буря пока не начала рвать своими ветрами тучи, дождь еще не надавал хлестких капель-пощечин, но воздух уже искрил.

— Ты меня напугал! — Я сглотнула, чуть отстранилась и повернулась лицом к дракону.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату