Герцог улыбнулся и ткнул указательным пальцем на мою седельную сумку. Я лихорадочно расстегнула ремни и вновь перебрала все, что в спешке туда побросала. Пара флаконов с духами, сухая синяя роза моего заточения, две записки от Герцога, синий замковый плащ (моя драгоценность!) и… два пухлых дневника… Объяснений не будет: Герцог уже скрылся за тяжелыми дверями замка.
Шальмо мягко тронул мою руку:
– Нам пора, Ирма, едем.
Мы шагом ехали меж Рубиновой и Бирюзовой долями парка к воротам, за которые я так давно не выбиралась долее чем на день. Фонтаны цветущего дрока провожали нас в путь. И лишь когда в гомон и щебет птиц впитались басовый скрежет отпираемых привратниками запоров и еле слышный скрип петель и огромная ненаписанная еще мной книга замковых ворот распахнулась передо мной вовне, я наконец услышала Герцога.
Сфаилли[39]
Интерлюдия
– Сколько тут томов?
– Двадцать тысяч? Пятьдесят? Гораздо, гораздо больше, чем я в силах даже начать воображать прочесть – хотя бы на одну сотую. Мне просто нужно, чтоб их было много…
– Я с этой же целью смотрю на звезды.
– Именно. Очень подправляет перспективу.
Они лежали рядом на полу, на дне уходящей во тьму восьмиугольной шахты, составленной из книжных стеллажей. Матовый свет напольных электрических канделябров накрывал их призрачным куполом, выше которого плавала мгла, напитанная пылью и сладким духом бумажного тлена и бессмертия. Над размытой линией света позади шеренг книг копошились и хихикали хобы. Эган собрался было прикинуть, сколько их тут сегодня, но быстро плюнул: хобы передавали друг другу один и тот же голос и, судя по звукам, играли в расшибалочку или занимались чем-то еще донельзя подвижным, при этом мучительно стараясь не слишком шуметь, отчего из недр полок доносился сдавленный гвалт, какой бывает в детском саду в тихий час. И все же без катаклизмов не обошлось: со сравнительно небольшой высоты Эгану на живот плюхнулся миниатюрный том переводов Тютчева на фернский. Обормоты неуклюжие. Эган повертел в руках это нелепое издание. Из страниц выпорхнул сухоцвет – крошечная синяя роза. Сельма состроила учительское лицо, забрала у Эгана книгу и цветок, заложила им какое-то стихотворение и сунула книгу в стеллаж, не глядя.
– Как ты попадаешь на верхние полки?
– Сверху. Там строительная люлька на тросах, отсюда не видно, если темно.
– Я же не увижу это место больше никогда?
– Почему я раньше не замечала в тебе этой драмы? «Никогда», – передразнила Сельма и фыркнула. – Кто может запретить тебе видеть что бы там ни было?
– Тогда дай почитать что-нибудь, в следующий раз привезу, отдам.
– Тебе своих мало?
– Мне для эксперимента.
– Бери.
Эган неохотно встал – лежать было тепло, красиво и сонно, снял с полки первый попавшийся том. «Оптика в астрономии» Кеплера.
– Что там?
Он протянул ей книгу.
– О! У тебя есть такая?
Эган рассмеялся.
– Понятия не имею. Его «Тайна мироздания», кажется, есть. Но не читанная.
– Ну явно.
С полок пискнуло, звякнуло, в воздухе плеснул беличий хвост пыли. Эган зажмурился, чихнул, а, открыв глаза, обнаружил, что они с Сельмой – уже в доме на дереве.
Меловые утесы посерели – приготовили и загрунтовали полотна к цвету. Звезд почти не стало. Ночь задышала мельче, разбавила небо предрассветной водой. В воздухе завозилась весна. Сельма потянулась, зевнула и уползла на четвереньках внутрь. Эган болтал затекшими ногами и таскал из деревянного ящика, свисавшего с соседней ветки на веревках, мятное печенье. От него внутри становилось так же зябко, как снаружи.
– Ты спать сейчас будешь? Или потом? – послышался изнутри голос Сельмы.
– Я думал, мы посмотрим рассвет.
– Хорошо, – отозвалась она, но не вылезла. – Позови, когда начнется.
Все получилось. Все опять получилось. Эган надеялся, что Сельма иногда при нем думает так же.
– Мне нужно позвонить.
– Хм.
– Никак?
– Это срочно? Ни дня без вмешательства, да?
Эган повернулся, вгляделся в теплую тьму домика.
Ничего не увидел, улыбнулся.
– Сельма, мне надо.
– Напиши открытку, Пука утром отнесет, – услышал он откуда-то снизу, от кромки воды. Звук так не распространяется.
Эган сунул руку в ящик с печеньем, нащупал в нем картонный прямоугольник.
– Я надумал отправить приглашение. Спасибо.
Часть III
Долго и счастливо
Вместо послесловия к переводу повести Ирмы Трор
Саша Збарская
Всякое тело продолжает удерживаться в состоянии покоя или равномерного и прямолинейного движения, пока и поскольку оно не понуждается приложенными силами изменить это состояние.
Первый закон НьютонаЭтот текст меня подвигли написать, желая того или нет, три не знакомых друг с другом человека: меда Вайра, которую я никогда не знала и, не исключено, никогда не узнаю, Федор, который во все такое не верит, и Лев Александрович, инопланетный седой писатель-волшебник, прочитавший когда-то Ирмины дневники и не раз повторивший, что следует дорассказать о людях, про которых пишет Ирма. Хотя бы потому что они этого заслуживают. Есть и две идеальные музы, но их я не стану называть – это их тайна, не только моя.
Все это произошло годы спустя после того как дневники Ирмы Трор были изданы[40]. Ей, Ирме, важно было написать – и только, а на публикацию ее подбили друзья, чьим расположением я очень дорожу. Это была ее первая, но не последняя книга. Однако, к моему всегдашнему огорчению, никакой совместной истории у меня с ее друзьями не было, пока не случилась та, о которой, среди прочего, здесь пойдет речь.
Альмош позвонил, как у него это принято, ближе к рассвету. Он редко представлялся: венгерский акцент работал звуковой визиткой.
– Саш, Ирма ушла. – Вместо «здрасте», но сразу же: – Сулаэ фаэтар, пардон.
Безжалостно бужу заспанные мозги. Ирма ушла. В сотый, простите, раз? Что ему сказать в ответ? Что спросить? «К кому?» Идиотский вопрос, ответ на который я слышала сто минус один число раз. «Куда?» А ему почем знать?
Меня всегда интересовало, почему и зачем люди в некоторый миг «икс» пытаются поменять себе жизнь, когда все в ней ладно, во многих или даже во всех смыслах слова. Когда эпиграф поутру не «остановись, мгновенье», как могло бы показаться, а наоборот – «мгновенье, брысь»? Какие такие внутренние чародеи прерывают вдруг молчание и предлагают – или требуют – немедленно обратить текущее настоящее в замершее прошлое, заменить его на какое-нибудь, иногда – какое угодно – другое настоящее? Когда все плохо, или неправильно, или скучно, тогда понятно. А когда нет?
– Ты как сам?
Пауза.
– Ну как… Трудно. Я ж не Коннер Эган. Для меня в ней всегда Рида больше, чем во всем остальном. – Только не скажи сейчас, Альмош, «вместе взятом», не сделай вложенное множество равным большему. Герцог бы поглумился на славу. Счастье, что по телефону никто из этих чудиков слышать несказанное не умеет.
– Хочешь – приезжай. Рассветной Песни не обещаю, но кофе налью. Ну или что ты пьешь утром.
– Через час приеду. Не одевайся. – Внутрикомпанейское символическое присловье.
Несколько лет назад,
