И я видел, как он сглотнул и усмирил голос, прежде чем заговорить непосредственно со мной.
Пистолета у отца не было, так что он прихватил какие-то инструменты из мастерской и скрылся в сумерках. Пока я закрывал дверь, поднявшийся ветер успел замести в дом пыль. Я наблюдал за отцом через окно: с фонариком в одной руке и какой-то грязной пикой в другой он шел по камням, вокруг вихрился, казалось, весь песок мира, и вскоре уродливый тарабарский говор затих вдали.
Я закрыл глаза и представил наш дом без него, без меня, ну и без мамы, которая и так ушла. Вновь опустевший, лишенный звуков, человеческого шума, дом начнет все острее чувствовать погоду. Мой дом всегда знал, чего от нее ждать.
Без понятия, как долго я вот так стоял, готовясь к чему-то, но вдруг услышал треск одиночного выстрела недалеко от дома.
В голове вспыхнула куча возможностей, грудь ломило от эмоций, названия которым я не знал. Но вскоре вернулся все такой же хмурый отец, и темнота стала непроглядной.
– Она исчезла, – сказал он. – Я ее не нашел. Ты слышал. Кто-то забрал ее, и сегодня у него на ужин козлятина.
Отец ушел резать металл.
Много позднее полуночи, когда за закрытой дверью мастерской все еще кипела работа, я покинул дом и отправился в город по черному склону в третий и последний раз.
Я ПОНИМАЛ, ЧТО НЕ ДОБЕРУСЬ. И не ожидал, что уйду далеко и надолго. В этот раз я даже не оделся как следует, хотя прекрасно знал, насколько холодно. И хотя лицо мое горело на морозе, а изо рта шел пар, мне было почти жарко или не совсем жарко, но как-то так, будто между мной и воздухом не осталось границы. Я растворялся, потея и дрожа. Я шел вперед без колебаний, так как вполне отчетливо видел тропу.
Я часто спускался с холма и знал много способов спуститься. Я вспомнил тот, когда я летел по склону одинокий, рыдающий, оставивший за спиной смерть и неразбериху. Тот прежний я был сыном чужака, которому требовались мои терпение и забота.
Я замер. И в тот же миг где-то совсем рядом вскрикнул шакал, словно только и ждал, когда я остановлюсь. Я пытался понять, почему остановился.
Впереди лентой вился туман. Я все думал, почему же не иду дальше. И на пробу поднял ногу и тут же медленно опустил ее на прежнее место.
Туман манил и в то же время отталкивал. Завеса становилась все плотнее, и мне мерещились в ней наблюдатели. Я не мог продолжить путь.
«Это его ключи?» – думал я под порывами ветра. Коленки тряслись.
«Это его ключи», – думал я. Отец выточил ключ, чтобы меня удержать?
Вдруг в дымке возникла отчетливая тень, и меня зазнобило, потому что там точно кто-то был, кто-то шел сквозь туман с ношей на плече. Я не сомневался, что это тот, кого я видел – или кто мне привиделся – здесь же в ночь моего последнего побега. Я слышал шаги и быстрое дыхание животных, и шакал снова завыл.
Туман, казалось, отступил и сменился, и явился из него не тусклый наблюдатель, каким я его помнил, а кое-кто поменьше, женщина или девушка. Она подняла руку.
Сэмма!
Я ахнул, замахал руками и выкрикнул бессловесное приветствие, как зверь, и следящие за нами звери заскулили.
На плече Сэммы висела сумка, и раз уж она поднялась так высоко, покинула город, я понял, что она не уйдет, не захочет или не сможет. Она ждала на горной тропе, зная, что я приду.
Она будто стала выше, выглядела недокормленной и гораздо старше меня. И казалось, уход от моста ее выпотрошил. Но Сэмма улыбнулась почти не настороженно и жестом подозвала меня к себе.
Шакала наша радостная встреча наверняка спугнула, но я так и не мог двинуться дальше, потому, решив, что Сэмме перебороть себя проще, поднял руки и поманил ее, предлагая подняться еще чуть-чуть.
* * *Еще каких-то двадцать шагов Сэмма преодолела с трудом, будто ей не хватало воздуха.
Я прошептал:
– Видишь?
Добравшись до меня, она первым делом пожала мне руку, словно мы взрослые, и это было здорово. А потом грубо обняла меня, замешкалась и обняла снова, так сильно, что я захрипел.
– Ты здесь! – промычал я ей в одежду. – Как ты поняла, где меня искать?
– Я что-то услышала. – Говорила она вяло. – Выстрел. Прямо здесь. И подумала, что это неспроста. Подумала, что ты можешь спуститься.
Сэмма лгала. Она наверняка была здесь, когда услышала выстрел, раз поняла, откуда он донесся, а значит, ждала очень долго. Я заподозрил, что она не спала ночь за ночью, сколько смогла выдержать, чтобы ждать и надеяться меня найти. И я пришел.
Сэмма раскидала ногой камни, расстелила одеяло и усадила меня рядом с собой. Она принесла еду. Сладкие ореховые леденцы. Овощи, которые можно есть сырыми. Я все сгрыз.
Наконец я заговорил:
– Тот мальчик сказал, что Дроб пропал.
Мы перестали жевать. Сэмма не выглядела пораженной. Лишь спокойной и несчастной.
– Люди уходят, – промолвила она.
– Но почему он ушел? Он бы никогда не ушел просто так.
– Я не знаю. Он к тебе не заглядывал? Я думала, он явится за тобой. А если все-таки явился? Если пытался?
Я услышал фырканье: судя по звуку, наш голодный наблюдатель вернулся с компаньоном. Мы не испугались.
– Знаешь, – произнесла Сэмма, – может, так и есть. Может, он просто уехал.
Мальчики и девочки могут стать ворами-отшельниками. Они могут найти путь или человека, которые подтолкнут их к взрослению. Они могут противостоять врагу и исчезнуть.
– А может, это все служаки, – продолжила Сэмма. – Он все требовал, чтобы полицейские забрали твоего отца. Вдруг вместо этого они забрали самого Дроба.
– А как же его друг? – напомнил я. – Он ждал кого-то в картинном доме. Ну, кого-то кроме тебя. Кого-то не из города.
Она склонила голову.
– После того как тебя забрал отец, мы вернулись в тот зал, но там уже кто-то побывал и унес все, кроме того, что осталось у Дроба.
Я вспомнил, что Дроб держал в руке запечатанный пакет, надпись на котором мы не смогли прочесть.
– Ты знаешь всех в городе, – сказал я. – Кто это мог быть?
– Без понятия. Я никогда не видела друга… точнее, подругу Дроба. Это девушка, он ведь говорил тебе о девушке. – Сэмма помолчала. – Кто бы это ни был, когда они являются в город, они сами тебя находят, а ты их – никогда.
Голос ее совсем сел. Она отвернулась.
– Какое-то время я не смогу приходить.
Я не ответил. Просто смотрел на нее и старался не дать губам задрожать.
Сэмма сказала, что есть и другие, о ком ей нужно думать, особенно сейчас.
– Я просто не смогу, – сказала она, как будто я спорил. – И вряд ли Дроб вернется.
А
