Гончая так и не узнала, помогло ли переданное ею послание укреплению экономических связей Рейха, но больше фюрер с подобными поручениями к своей фаворитке не обращался. Иных поводов вернуться на Киевскую не представилось, а ностальгией охотница за головами никогда не страдала, поэтому обе радиальные станции остались в стороне от ее маршрутов.
За прошедшее время Киевская переменилась, хотя Гончая не сразу смогла понять, в чем заключаются эти перемены. Упирающиеся в свод массивные колонны были вымыты и оттерты от сажи, пол в центральном зале если не сиял чистотой, то и замусоренным тоже не выглядел – местные жители, определенно, поддерживали порядок на своей станции. Людей на платформе было много, а в центральном зале, пожалуй, так даже слишком.
Как и на Кольце, здесь расхаживали вооруженные патрульные, но, в отличие от упакованных в форменный камуфляж и обвешанных новейшим оружием ганзейских бойцов, местные стражи порядка выглядели их жалкой пародией. Дело было даже не в разномастной одежде и изношенном, зачастую откровенно ржавом оружии, а в том, что патрульные, похоже, сами не знали, что здесь делают. Вместо проверки подозрительных лиц и охраны подъездных путей они бестолково озирались и таращились по сторонам. Некоторые вовсе махнули на службу рукой и присоединились к собравшейся в центре зала толпе.
Гончая подумала, что «киевляне» отмечают там какое-то торжество, потому что из толпы время от времени доносился смех и обрывки музыки. Влекомая любопытством, девушка направилась туда.
* * *Она узнала звуки инструмента! И мелодию тоже узнала. Как и голос исполнителя пошленького озорного романса.
Предо мной диванчик венский,А на нем корсетик женский,А на спиночке: вот так —Чей-то форменный пиджак!Выводил Баян, ее пожилой учитель музыки, под аккомпанемент своего аккордеона.
Вряд ли большинство слушателей знали, что такое «корсет», – Гончая и сама плохо представляла эту канувшую в небытие деталь женского туалета, – но общий смысл песенки о приключениях влюбленного недотепы был ясен и без этого.
Перед этою картинойЯ застыл с дурацкой миной!И ероша волоса,Думал: вот те и коса.Инструмент у Баяна звучал по-прежнему чисто, а вот сам исполнитель не всегда попадал голосом в ноты, хотя, кроме его ученицы, это вряд ли кто-то заметил. С той поры, как они расстались на Белорусской, Баян сильно сдал. Гончая разглядела и новые морщины на его лице, и то, как свободно торчит из ворота заплатанной рубахи его дряблая шея. Да и волос на голове учителя заметно поубавилось. Но пальцы старого музыканта также быстро порхали по клавишам, как и пятнадцать лет назад во время уроков с одной своенравной, непоседливой девчонкой!
После проигрыша и припева Баян перешел к последнему куплету:
– И теперь я стороною…
– Обхожу девиц с косою[3], — подхватила Гончая, выступив из толпы вперед.
В этот раз он сразу узнал ее, вытаращил глаза и, похоже, от радости потерял дар речи. Но играть при этом не перестал. Аккордеон зазвучал еще звонче.
Девушка улыбнулась старику, сдернула вязаную шапочку с обритой головы, чем вызвала дружный хохот зрителей, и сама допела окончание романса.
Потом они на пару исполнили застольную песню сталкеров про четырехглазого мутанта. Этой песней Баян собирался завершить выступление, но как только он прекратил играть, раздался свист и сердитые выкрики – слушателям было плевать, что старый музыкант устал. Разогретая толпа хотела продолжения и не собиралась его отпускать.
Тогда Гончая подмигнула учителю и запела любимую Катаной «Напали хулиганы на девушку в метро». Баян поначалу растерялся, но быстро подобрал на своем аккордеоне незатейливый мотив.
Напали хулиганына девушку в метро,залезли к ней в карманыи даже под пальто.При словах:
Но девушка сурова —достала пистолет,Она молниеносно выхватила из кармана трофейный ПМ и направила его на зрителей.
пальнула снова-снова,и хулиганов нет.Толпа испуганно отшатнулась, кто-то даже повалился на пол. А Гончая как ни в чем не бывало допела последний куплет.
Во всех она попала,лежат они пластом[4]…И лишь после этого опустила оружие. Но не убрала его под одежду.
На этот раз из толпы не донеслось ни свиста, ни смеха, ни аплодисментов. Зрители молча смотрели на вооруженную исполнительницу.
– Концерт окончен, – объявила она. – Музыканту надо отдохнуть.
В отличие от своего учителя, сама Гончая совершенно не чувствовала усталости. Как и боли в горле! Хотя исполнила с выражением две песни и куплет с многократно повторяющимся в разном темпе припевом из третьей.
– Ну… раз надо, – сказал кто-то из зрителей, после чего окружившая артистов толпа стала неохотно расходиться.
Пожилой музыкант тут же поднялся на ноги и, забыв на время про свой аккордеон, заключил ученицу в объятия.
– Варька, ты!.. А я уж не чаял… Как про обвал в туннеле услышал, прямо сердце остановилось… Думал: все, не увижу вас больше…
Между слов слышались всхлипы, но Гончая не останавливала своего старого учителя, потому что в его объятиях вновь почувствовала себя десятилетней девчонкой, постигающей азы нотной грамоты, и потому что у нее самой в глазах стояли слезы.
– Дочка-то твоя как? Где?
– Она… – Гончая всхлипнула и закусила губу, но слезы уже катились по щекам. Девушка плюнула на все и, дав волю терзающим душу чувствам, заплакала навзрыд. – Ее отняли у меня и увезли… затем те, кто это сделал, таинственно погибли, а Майка пропала.
– Когда это случилось?!
– Почти месяц назад.
– А где?
– Здесь, на Киевской, где-то на вокзале.
Старый учитель еще крепче обнял ее и, как в далеком детстве, осторожно погладил по обритой голове.
– Ты не убивайся, Варь. Может, еще обойдется. У тебя дочка смышленая. Если жива, выберется.
– Я найду ее, – быстро сказала Гончая. Она уже не рыдала. Хотя лицо еще было мокрым от слез. Девушка вытерла их ладонью и повторила: – Найду и спасу.
– Вот, так-то лучше, – улыбнулся Баян. – Узнаю прежнюю Варьку.
Она тоже улыбнулась, хотя еще несколько секунд назад не могла себе такого представить.
– Я уже давно не девчонка, дядя Баян.
– Вижу, – он указал на пистолет, который она все еще держала в руке, и Гончая поспешно спрятала его в карман. – Значит, ты за дочкой сюда. Ищешь ее?
– Ищу. Только не знаю, жива ли она… Я недавно ее голос слышала – жуткий, нечеловеческий, как у призрака или… мертвеца: «Покоясь глубоко в земле, я слышу: ты идешь».
– Но не целуй ты губ моих, иначе сам умрешь, – подхватил старик. – Это песня такая.
– Песня?
– Ну да. Из какого-то телефильма. Мама твоя помнила, а я нет. Она ее пару раз в театре со сцены исполняла, да зрителям не понравилось – больно мрачная.
– Значит, просто песня, – повторила Гончая. – И я ее слышала?
– Наверняка слышала. Та ее
