– Вы будто намекаете, что наша дочь небезупречна.
– И тебе известно, что это правда.
От этих слов я задохнулась. Как мог Джосайя сказать такое о своем родном ребенке? Кажется, никогда еще я не ненавидела его с такой силой, как в это мгновение.
– Это известие разобьет ей сердце, – только и смогла вымолвить я.
– Я сам сообщу ей, если тебе не хочется. Где она сейчас?
– В саду.
Я отошла к окну, чтобы увидеть ее в мирном и спокойном настроении раньше, чем он вдребезги разобьет ее надежды. За окном все выглядело очень странно. Под грозовым небом все растения казались неестественно яркими. Мои новенькие кусты в форме геральдических лилий превратились в ярко-зеленые копья. Розы казались пятнами крови. За ними Гетта, стоя на коленях, пестовала свои травы. Из-под подола видны были ее лодыжки, перепачканные зеленью. Меня это не смущало. Ее милое личико было полно света, несмотря на тучи. Она казалась счастливой. Вот она улыбнулась, кивнула, склонила голову набок…
– Кто это? – раздался голос Джосайи у меня над ухом.
Я едва слышно чертыхнулась.
– Снова этот цыганенок. Он где-то ловко прятался. Я предупреждала его, чтобы держался отсюда подальше.
– Видишь? Теперь ты видишь? – Джосайя ткнул в окно. – Якшаться с цыганами! Именно об этом я и толкую!
Я отвернулась, слишком рассерженная, чтобы перечить.
– Я сама с ним разберусь, – с этими словами я выскочила из комнаты.
По лестнице я спускалась бегом, с громким топотом. Будь неладен этот цыган с его настырностью, будь он неладен – по его милости отец думает плохо о бедной Гетте!
Я влетела в сад. Воздух был тяжелым, как дыхание больного. Не удивительно, мимоходом подумала я, что растения чахнут. Даже земля как бы выгорела, пересохла и потрескалась.
Лиззи нигде не было видно. О чем она думала, оставив Гетту без присмотра?
– Гетта! Этот мальчишка тебя обижает?
Моя девочка вскочила и, подбежав, схватила меня за руку. Ее ладошка была в грязи, но не потная. Влажность, так изводившая меня, ее словно и не коснулась.
– Что происходит?
Гетта вдруг заулыбалась. Ее ресницы затрепетали, и я поняла, что она рассматривает мои бриллианты. Маленькая ручка потянулась ко мне, коснулась моей шеи.
– Не сейчас, Гетта. У тебя грязные руки. Позже ты сможешь как следует рассмотреть мое колье, – я отодвинула ее и посмотрела на мальчишку. Мерзкий оборванец не дрогнул под моим взглядом, не оробел. – Что же до тебя… Тебе здесь не место. И ты сам это знаешь. Это последнее предупреждение.
Он запоздало сдернул с головы засаленную шапку.
– Извините, госпожа. Я пришел только потому, что ищу работу.
– Цыгане не работают, – начала я, но Гетта вдруг потянула меня за руку. Она сложила пальцы в знак, один из тех, с помощью которых мы объяснялись. Лошадь.
– Он украл у меня лошадь?
Девочка нетерпеливо замотала головой, нетерпеливо кривя губы, как всегда, если ей не удавалось достаточно понятно донести свою мысль. Лошадь. Мальчик. Лошадь.
Оборвыш всполошился и вдруг заговорил с ней на своем цыганском наречии. Звучало кошмарно, было что-то демоническое в этих гортанных звуках. Но Гетта, кажется, понимала, она кивала и мычала в ответ.
– Мисс Генриетта Мария… – цыган уставился на меня своими черными, как ямы, глазами, – мисс думает, что вы позволите мне поработать здесь. С лошадьми.
Я удивилась тому, как он это понял. А как он осмелился предположить, что он понял Гетту лучше, чем я!
– Я не подпущу тебя к нашим лошадям ближе чем на сотню ярдов, – прошипела я. – Тебя, конокрада.
Гетта отбросила мою руку.
– Пожалуйста, мистрис. Пожалуйста. Мой народ умеет обращаться с лошадьми. Ваш слуга прогнал нас с пустоши, а что же нам теперь делать? Что мне есть?
Я помолчала. У него и в самом деле был жалкий вид, весь в лохмотьях, он раболепно склонился передо мной. Гетта снова подала мне знак. Ничего.
– Я знаю, что у них ничего нет, Гетта. Но не я в этом виновата.
Нет, я не виновата. Мальчик. Ничего.
– Мы ничего не украли, – тихо сказал он. У Гетты загорелись глаза, так что я невольно ощутила ревность. Что общего у этого бродяжки с моей дочерью – моим созданием? Я не желаю, чтобы он отирался рядом с ней! – За все время, что мы летом прожили на пустоши, мы у вас ничего не стащили.
– Возможно. Но у меня на конюшне будут стоять кони самого короля. Понимаешь? Разве могу я так рисковать? Что скажет король, если его коня украдет цыган? Он во всем станет винить моего супруга. И тогда нам конец.
Гетта умоляюще сложила на груди руки.
– Вам нужны будут помощники, – сказал мальчишка. – На время приезда короля. В конюшне понадобится много рук. Вы с ног собьетесь.
– Тогда мы наймем взрослых мужчин. А не ребенка-цыгана.
Гетта топнула ножкой. Затем, к моему изумлению, она обхватила меня за ногу и толкнула.
Я вспыхнула. Из нашего парка в Бридже я перенеслась в родительский дом, на много лет назад. Вот Мэри тянется к блюду со сладостями, оттолкнув меня. Она хохочет, видя, что я упала. Ярость и обида переполняют меня так, что руки чешутся.
Звук пощечины оказался громче любого крика. Я ахнула. На щеке у Гетты красным отпечаталась моя пятерня. Прежде я ни разу не ударила ее, даже пальцем не тронула.
Никогда мне не забыть боль – и еще что-то, близкое к ненависти – вспыхнувшую в ее глазах.
– О, Гетта! Молю, прости меня. Я не хотела – но и тебе не следовало меня толкать! Уж очень ты своенравна сегодня.
Невольно я скосила глаза на окно. К счастью, Джосайи там не было. Он не видел, что моя дочь ведет себя, как невоспитанная шалунья, которой он ее и считает.
– Я ничего дурного не хотел, мистрис, – мальчик снова нахлобучил на голову шапку. – Просто искал работу. Ладно, я пойду. До свиданья, мисс Генриетта Мария.
С губ Гетты сорвался звук: ужасный, как крик раненного зверька. Бросившись за цыганенком, она ухватилась за его куртку. Не могу объяснить, что происходило между ними. Он спокойно заговорил с ней на своем дикарском наречии, а она отвечала жестами, которых я никогда прежде не видела.
Наконец, Гетта отпустила его. Она вернулась к своей грядке и принялась подстригать чертополох. В мою сторону она не глядела, но мне был виден ее профиль. На ее лице не осталось ни следа негодования. Бледное, безжизненное, оно выражало только безмерную грусть.
У меня защемило сердце. Ведь Гетта еще не знает, что ей не позволено участвовать в представлении на маскараде. Я увидела, как она согнулась над грядкой и поливает розмарин своими слезами. На пересохшей почве появлялись все новые темные пятнышки, они медленно впитывались и просачивались к корням.
Сердце матери не
