Помог, конечно, и гильдийский доспех. Кто его знает, сколько бы удалось продержаться, если бы тот не брал на себя часть нордской ярости. Измяты черные латы были так, будто на них оставило отметины больше сотни воев.
Впрочем, вероятно, так оно и было.
Усталости он не чувствовал. Хотя по идее давно должен был свалиться с ног. И очень сильно подозревал, что за это тоже каким-то образом ответственна присобаченная к его телу шуйца. Других причин просто не видел.
Он ушел в рубку с головой, всякий раз отмечая лишь очередного наваливающегося на него врага, рубя и кромсая их так неистово, словно сам стал обезумевшим берсерком. Походя заметил, как получил секирой по голове варяг, и глаз его тут же залило кровью. Просвет в столпотворении, сквозь который он выхватил на мгновение этот момент, сразу затянулся навалившимися нурманнами. И Тверду, продолжившему яро вертеть вокруг себя оружием, осталось только надеяться, что это был обух топора, и с Хватом ничего страшного не случилось. Прорваться к соратнику попытался, но в бешеной круговерти сечи в конце концов потерял направление. Где-то краем сознания Тверд ощутил заметную дрожь земли, далекое конское ржание, крики, топот и ярый, оглушительный звон оружия. Но этим сегодня и без того был наполнен весь день, потому обращать внимание даже на то, что давление нурманнов вдруг заметно ослабло, не стал.
Он крушил все вокруг себя до тех пор, пока не понял, что вокруг него образовалась пустота. Никто больше не пытался его срубить, а гвалт сечи с неистовым конским ржанием удалился куда-то в сторону. Глаза застилала пелена тумана, в ушах били молоты. В бессилии он оперся на иззубренный меч, опустился на одно колено и тяжело выдохнул. Ни на что другое сил больше не было.
Глава 15
Раздавленный Новгород
Он открыл глаза. Высокий полог шатра над головой. Пахло каким-то кислым дымом, кровью и сырым железом. И дух стоял такой плотный да удушливый, словно это истопленная по-черному баня.
В голове шумело, виски давила тупая боль, мигом ставшая невыносимо острой, как только он попробовал приподняться.
– Гляди, гляди, очнулся, – послышался легкий шепоток. Тверд не понял, правда ли в нем угадывались нотки какого-то нездорового благоговения, или все это можно было списать на боли в башке.
– Что, тот самый?
– Ага. Один против всей нордской рати попер.
– Вот это я понимаю, воевода. Полк свой спасал…
Выходит, не послышалось. Получалось, что теперь на него и впрямь смотрели, как на полубога. Покосился на свою мирно лежащую на груди шуйцу. Она по-прежнему было в черной латной перчатке, и по первому же зову пошевелила всеми пальцами. Целая. Знали бы эти восхищающиеся им сейчас люди, что на самом деле его заслуги в том ратном подвиге нет. А знали бы норды, в чем тут дело, уж, конечно, в первую очередь отрубили бы эту руку к ящеру и сожгли бы еще вдобавок.
Он осторожно, чтобы не вызвать новый приступ боли в висках, огляделся. Шатер Светлого теперь превратился в огромную походную лекарню. Раненые валялись везде – на лавках, на столах, на толстых пушистых шкурах, да и просто на земле, на расстеленных плащах. Несколько человек таращились на него.
– Как все закончилось?
Он не узнал свой сухой, хриплый и каркающий голос. Слова тоже отозвались болью. На сей раз – в темени.
– Победили, – прогнусавил один из раненых воев с обмотанной тряпицей седой головой и перетянутой красным от напитавшейся крови полотном груди. По голосу и тону не сказать было, что победе этой он сильно радовался.
– Сколько? – перехваченным горлом каркнул Тверд, вспомнив сплошь усеянное телами поле сечи.
– Да, почитай, половина там осталась. Когда б не конница смоленская, кто его знает, как бы все еще повернулось.
– Нет, ну ты посмотри – опять живой! – донесся бодрый голос от входа в шатер. Повернув голову в ту сторону и, едва не зажмурив глаза от подступившей боли, он увидел черный силуэт гильдийца. – Слушай, может, не стоило тебе броню давать, а? Ты, гляжу, и без нее отлично справляешься, хрен тебя зарежешь.
Прок подошел к столу, на котором лежал Тверд, и присел на краешек.
– От тебя ж одних убытков знаешь сколько? Да я на тебя за последние дни израсходовал больше, чем на себя – за год.
– Выходит, трусоватый из тебя воин, – вяло улыбнулся кентарх. – Вечно хоронишься за чьим-то спинами.
– А из тебя – хреноватый. Вечно тебя все так крепко колотят, что потом чуть не из-за Камня доставать приходится. Вон, гляди, чего опять с броней доброй сделал? Нельзя, что ли, было мечом все эти удары отбить?
– Да как-то не догадался.
– Ладно, хоть догадался удар топором башкой отбить. Самый бесполезный, считай, у тебя орган.
По шатру пронесся шорох приглушенных смешков.
– Ну, ладно, – хлопнул Прок Тведа по плечу так, что у того от мгновенно разорвавшейся в голове боли потемнело в глазах. – Будет тебе людей раненых смешить, валяться тут среди них да прикидываться. Пойдем. Я тебя снаружи подожду.
Еле-еле доковыляв до полога шатра, на пути едва не блеванув от головокружения на раненых воев, разложенных на полу, он вышел наружу. Дохнувший в лицо ветер не принес особой свежести. Только отвратный смрад смерти, да терпкий запах дыма.
– Значит, победили…
– Вроде того.
Помолчали, вслушиваясь в беззаботный щебет птиц в дальней рощице. Небо обложили тяжелые серые облака. Они отбрасывали на землю массивные тени, будто пытаясь стыдливо прикрыть ими то, что наделали там, внизу, люди.
– Что-то радости особой не вижу.
– Ты думаешь, я живодер какой и мне нравится людей на бойню посылать?
– Светлого ж послал. Или его ярая конная атака – не твоя идея?
– Моя, чья ж еще… Он, я так понимаю, до последнего надеялся, что нас в сече всех поубивают, а сам чистым из всего этого вылезет.
– Людей жалко. Которые с ним на смерть пошли.
– А остальных, стало быть, не так жаль? Тут, чтоб ты знал, больше двух тысяч воев легло. Да сколько еще от ран помрут…
Тверд, переборов очередной приступ острой ломоты и в висках, и в темени, тихо выдохнул.
– Мои-то как?
– Да им-то что сделается? Варягу вон только в глаз саданули так, что раздулся на полбашки. И не понять – то ли вытек, то ли просто опух… У
