Весна настанет, и весна пройдет. Промчались годы, но на сердце — лед.
Когда выбирали имя для дочки-одуванчика, он постарался, чтобы жена сама предложила уважить богатую, но скупую тетку, Катарину-Елизавету. Не слишком трудно — простой этюд для разведчика-но-вичка. Гандрий Шадовиц, давно уже ставший Харальдом Пейпером, новичком отнюдь не был.
Жена учила Одуванчика французскому, он же, наплевав на конспирацию, родному сорбскому.
— Katarina, i neka izache sa tajnim jezikom! Samo za tebe i mene?[5]
— Tvoja tajna jezika? — дочь сдвинула светлые бровки. — Hochu da!
А совсем недавно он попытался спросить Одуванчика о зеленом свете под веками. Очень осторожно, чтобы не напугать.
...Стекло, огонь, машина, зелень, ночь. О Боге он не думал, вспомнил дочь...
— Ага, наконец-то!
Радиоприемник, отхрипев и отмяукав, разразился веселым русским фокстротом.
Dunja, ljublju tvoi bliny, Dunja, tvoi bliny vkusny, V tvoih blinah ogon’ i nezhnyj vkus, Tvoih blinov sest’ mnogo ja berus’.— Peter Leshhenko, — вставил свое сын юриста. — Славянин, а слушать приятно. Говорят, среди его предков — римляне, так что неудивительно. Интересно, о чем он поет?
И снова ни «шефа», ни «гауптштурмфюрера». Харальд Пейпер предпочел промолчать, хотя русский знал неплохо, а с Петром Константиновичем Лещенко был знаком не первый год.
Dunja, davaj blinov s ognja, Dunja, celuj sil’nej menja!Не выдержал — и прикрыл веки, погружаясь в пропитанную зеленым огнем пучину. «...Все вы, Шадовицы, колдуны, с вами знаться — нечистому поклоны класть».
В зеленой бездне не найдешь угла. А Смерть гналась за ним — и догнала.
2
От трапа уцелели три мокрые ступеньки, остальное съел туман. Белесая стена, подсвеченная желтым огнем прожектора, заслонила и близкий причал, и лежащий за ним город. Ни моря, ни земли, ни неба, лишь стылая, дышащая холодной сыростью вата. Даже Мать-Тьма отступила, отдавая мир неясному колышущемуся сумраку. Хочешь — ныряй прямо с головой, хочешь — отступай, прячься в привычном полумраке маленькой каюты...
— Уже все сошли, мисс![6] — прогудело откуда-то слева.
Мухоловка кивнула, благодаря, застегнула верхнюю пуговицу легкого плаща. Поежилась. Приплыла, считай, прямиком в зиму, хоть на календаре всего лишь начало сентября. Пассажиров, решившихся уйти в туман, немного, едва ли десяток. Гавр — порт промежуточный, короткая стоянка перед пунктом назначения — британским Ливерпулем. На то и расчет, мало кому интересны транзитные пассажиры ничем не примечательного старика-парохода с кофейным названием «Арабик». Таких у компании «Кунард Уайт Стар Лайн» по дюжине на каждой океанской линии. Грузопассажир — значит, и смотреть в первую очередь будут груз, люди — только довесок. Потому и пристали не к пассажирскому причалу, к грузовому, и то не главному.
Пора!
Девушка пристроила поудобнее трость в руке, сжав влажное на-вершие, и мельком пожалела об оставленном в каюте привычном костыле. Не хотелось возвращаться калекой... По палубе двигаться легко, если не слишком торопиться, ступеньки — дело совсем иное. Она осторожно шагнула вперед, на мокрый металл.
— Мисс?! — вновь прогудело сбоку, на этот раз с явной обидой. — А мы зачем, мисс?
Ответить не успела — палуба ушла из-под ног. Ее не взяли на руки, просто приподняли, ухватив за плечи, как поднимают над землей ребенка. Миг — и пахнуло туманом. Где-то внизу гудело потревоженное железо, а под ухом мощно и ровно дышала паровая турбина — тот, кто взял ее на руки, не слишком утруждался лишним весом.
— Пограничники внизу, мисс, — гудок исчез, став негромким тревожным свистком. — И таможня там же. Но цепляться не станут, знакомые.
— Спасибо.
Каждому, даже самому закоренелому грешнику, положен ангел-хранитель. У Анны Фогель, пассажирки первого класса грузопассажирского парохода «Арабик», таковых оказалось целых два. Один, немолодой рыжий матрос-ирландец двухметрового роста, сейчас транспортировал ее вниз, второй, невысокий юркий мулат, помощник корабельного кока, уже на причале с ее чемоданом и сумочкой. Откуда взялись, ей никто не стал объяснять. Подошли в первый же день рейса, улыбнулись, представились.
— Можете рассчитывать на нас, мисс!
Опекали незаметно, но плотно. Секретный агент Мухоловка сразу же оценила класс. Профессионалы!
Значит, и на причале все будет в порядке. Собственно, волноваться нечего, она сойдет на землю свободной Франции, а главное с ней самый надежный друг — документ с гордым белоголовым орлом.
«Фройляйн! Вам незачем беспокоиться. Я гражданин США, у меня есть паспорт...» — сказал ей при знакомстве симпатичный лопоухий парень. Когда это было? В мае? А словно целая жизнь прошла, и не одна. Тогда, под пистолетные выстрелы, слова о документе от дяди Сэма звучали не слишком убедительно. Теперь же...
— Осторожно, мисс!
Приземлилась! В руку легла спасительница-трость. Здравствуй, прекрасная Франция!
— Добрый вечер, мадемуазель. Позвольте ваши документы.
Уже по-французски, с казенной вежливостью.
Граница!
* * *
Национальный Комитет — дюжина перепуганных до синевы эмигрантов — потерял дар речи, когда она заявила, что едет в Европу. Беглецов, до сих пор не верящих, что уцелели, одна мысль о подобном приводила в ужас.
— Это же очень опасно, фройляйн Анна! У нацистов всюду агенты, а вы назвали Гитлера таким плохим словом, да еще и в прямом эфире...
Однако возражать не стали, кому-то требовалось перешагнуть океан. Без связей с Родиной Национальный Комитет — всего лишь кучка бессильных болтунов. Помочь братья-эмигранты ничем не могли, лишь собрали немного денег. Мухоловка не слишком на них и рассчитывала, у нее уже были надежные друзья. Не особо приметные, как эти двое на пароходе.
— Поздравляю с прибытием на землю Французской республики. Добро пожаловать, мадемуазель Фогель!
Вот и еще один друг — белоголовый, в твердой обложке. Паспорт даже не пришлось доставать, его вручил пограничнику мулат, носитель сумочки. Офицер, служака опытный, быстро перелистал страницы, подсвечивая фонарем, затем прицелился неведомо откуда взявшейся печатью. Шлеп! Вернул — не ей, а все тому
