— Герр Пейпер! Разрешите совсем детский вопрос?
— Сколько угодно!
Гауптштурмфюрер отложил рисунок в сторону. Можно не продолжать. Уже ясно: один-единственный Ночной Орел способен держать в страхе не просто Город — Рейх! Даже не он сам — его тень, только лишь вероятность, что в какую-то из ночей Орел вылетит на охоту. Как говорят англичане, in being.
Ах, да! Можно зенитные пулеметы поставить на каждую крышу. И еще ночные дежурства — с трещотками. «Спите спокойно, жители славного города Берлина!»
— Герр Пейпер, вы очень циничный человек. Я не осуждаю, просто хочу понять. Вы и в самом деле не видите в мире ничего, кроме зла?
* * *
Ингрид не рассчитала или просто задумалась. Три ложки сахара на стакан чая — это уже точно по-русски. Но Харальд не возражал. Пусть! Зато можно посидеть вдвоем за столом (благо, врач не видит!) на кухне, при тусклой желтой лампочке. Тактичный доктор Ган, даже не дождавшись, пока чайник закипит, поспешил распрощаться.
Девушка только и успела, что переодеться и смыть косметику. Сидела задумчивая, усталая, в синем стеганом халате и пушистых тапочках. Даже курить не стала, покрутила сигарету в пальцах — и бросила прямо в пепельницу.
— Доктор Ган разрешил рассказать, Харальд... Но, боюсь, тебе будет неинтересно.
Мельник ответил серьезно:
— Зато интересно тебе. Говори!
Баронесса фон Ашберг с силой провела по лицу ладонью.
— Давай считать, что это притча... Их было четверо, трое мужчин — и девушка. Никто не знал, что делать дальше, какую дорогу выбрать. Беглецы... Но иногда побег — единственное средство, чтобы выжить и по-прежнему мечтать. И они пошли тропой Памяти, от замка к замку, от руин к руинам. И, наконец, добрались до маленькой часовни, где узнали ответ на все вопросы. Двое из них уехали в Испанию, двое — вернулись в Германию. Когда одну из них, девушку, везли на смерть, ей не было страшно. Она вспоминала часовню, старый витраж и Камень Безупречный под ногами у Пресвятой Девы... Тебе уже скучно, Харальд? Или, может быть, смешно?
Гандрий Шадовиц, потомственный колдун, взял за руку ту, что видела Грааль.
— Не смешно, Ингрид. Но у всякой притчи должна быть мораль. Для начала подумай, Кто именно тебя спас? Чей Зеленый Венец укрыл тебя, ученица? И главное — ради чего? А потом представь, что в твоих пальцах — мякиш из пумперникеля.
6
...Она все-таки сумела вынырнуть к воздуху и свету. Попыталась вдохнуть. Раз, другой... Тщетно — широко открытый рот глотал пустоту. Не было сил даже для того, чтобы застонать. Она прижалась лицом к влажной от пота простыне, открыла глаза, ничего и никого не видя, еще раз попробовала поймать малый клочок воздуха...
Рука мужчины легла на плечи — и все вернулось: воздух, свет, его лицо, зеркало на стене — и те, что в зеркале. Анна отвернулась, нащупав простыню, и нырнула под темный непроницаемый свод.
«Не привыкла еще, — подумала. — Прости!»
Его губы нашли и там, скользнули по лицу, по шее, ниже. Анна, вздрогнув, резко отстранилась и попыталась сказать вслух:
— Мы же работать собрались!
Выговорились только первые два слова, но heer kapitein оказался чуток.
— Понял. Глаза закрываю. Когда умоешься и оденешься, дашь сигнал — три синих свистка.
Перед тем, как завернуться в простыню и соскользнуть с кровати, Анна Фогель не удержалась и поцеловала своего мужчину еще раз — за то, что вернул ей мир.
* * *
— А репетировать мы будем? — не без тайной надежды поинтересовался Марек, прихлебывая из глиняной кружки наскоро заваренный чай. — Или, может, завтра?
Мухоловка, последовав его примеру, пробежалась пальцами по столу, словно по клавишам. Тук-тук-тук! Раз-два-три!..
— Еще как! Иначе уволю тебя, а потом уволят меня саму. Ты продашь рамы на дрова и купишь «Прекрасную Катрин»[79], а за обезьянку сойду и я.
Чай пили за столом в большой комнате-каюте, встрепанные, с влажными, как и брошенные на кровати простыни, волосами. В окошках-иллюминаторах — ясный день, и Анна мысленно поблагодарила колокольчик за молчание.
— А тебя-то кто уволит?
Секретный агент Мухоловка задумалась.
— Ну... Вероятно, глава нашего Европейского бюро Александр Пахта. Настоящий полковник — строг, зато несправедлив. Заставит ползать по-пластунски от забора до обеда, а потом отчислит со службы с занесением выговора на надгробие. Всю полировку испортит!
Марек рассмеялся.
— Это будет обидно! Надгробие — какое оно? Из белого мрамора?
Кружка в руке превратилась в кусок льда, в глаза плеснул отсвет
Серебряной дороги. И только через долгую-долгую секунду она сообразила: Марек ничего не знает, совсем ничего!
Поправила прядь на лбу, скрывавшую шрам, выдохнула и только тогда улыбнулась. Шутить так шутить!
— Из лабрадорита. Выговор запишут прямо под орденами, они там в два ряда.
Не сказала — подумала, понадеявшись, что ее мужчина не услышит.
* * *
— Я прокачал ситуацию...
— Что ты сделал, Марек?
— Так мистер Мото говорил, мой шанхайский шеф. Проанализировал! Подобных операций мы с ним не проводили, но, думаю, Анна, для захвата связного нас двоих мало. Нужна хорошо подготовленная и вооруженная группа. К monsieur contre-amiral обращаться нельзя.
— Нельзя, связной нужен нам самим. Я найду людей, Марек, а время и место сообщит один гауптштурмфюрер СС. Его босс, Генрих Гиммлер, сцепился с Толстым Германом, но сам воевать пока не решается. Значит, нужны мы.
— Монсальват, планета вне времени и пространства... Ты в такое веришь, Анна?
— Потрошение покажет. Только на этот
