– К бою! К бою-ю!..
Он вскочил, отряхивая с лица землю, оглянулся, все еще не понимая. Поляна, люди с оружием, люди на траве, оружие на траве.
– Лонжа! Лонжа!..
Ганс Штимме тряс его за руку, но понадобилось еще несколько секунд, чтобы мир вернулся на место.
– Оглушило слегка… Что?
Дезертир Митте наклонился к самому уху.
– Из наших, из первого взвода, согласны двое, если нас не считать. Остальных спросить не успели, спали, как убитые. Что будем делать?
Стрельба не стихала, гремела со всех сторон.
– Ррдаум!.. Ррдаум!.. Тох!.. Тох!.. Тох!..
– Первый взвод ко мне! Занять позицию на опушке, оружие к бою!.. Второй взвод…
Два и два… Из Губертсгофа их уехала почти сотня. Лонжа понимал, что именно сейчас – тот самый нужный момент. «Буду рядом, поглядывай по сторонам», – обещала гефрайтер Евангелина. Паника скоро уляжется, тех, кто стреляет из темноты, совсем немного – трое, максимум четверо. Их тоже четверо, в остальных взводах – еще дюжина.
Умирают в одиночку, спасаются – вместе.
– Надо спросить всех, и только тогда… Падай, дезертир Митте, тут без нас разберутся.
Теперь уже стреляли в ответ, яростно, из десятков стволов. Ночной воздух стал кислым от сгоревшего пороха. Вновь ударило, но слабее – граната разорвалась за первым рядом деревьев. Небритые шевелились, готовясь к атаке, «дезертиров» отогнали к центру, не забыв приставить караульного, герр гауптман вошел в голос, отдавая приказ за приказом.
Лес не отвечал, сказав свое слово. На траве – одиннадцать недвижных тел, еще столько же перевязывают раны.
– Завтра, – чуть подумав, решил Лонжа. – Боя дожидаться не будем.
– Р-рота! Приготовиться к марш-броску! Разобрать вещи, раненым – закончить перевязку. Всем выпить воды, следующий привал нескоро!..
Он не удержался от злой усмешки.
Забегали!
3– Помилуйте, мадемуазель Шапталь! Разве мы все – не Свободная Франция? И, смею вас уверить, Николя Бежар был достойнейшим сыном нашей прекрасной родины. Да-да, поистине достойнейшим!..
Директор картинной галереи и сам оказался хорош: высок, вальяжен, в меру хмур, безупречно выбрит и облачен в сшитый по моде десятилетней давности костюм из дорогой ткани. На лацкане – красная розетка Почетного легиона, в глазах – буря и натиск. Голос же казался отзвуком иерихонских труб.
– И разве его картины – не современное искусство? Мсье Бежар – наш достойный современник, герой Великой войны, и, между прочим, советник городской мэрии. Ваш уважаемый куратор, мсье Вандаль, проявил к его творчеству немалый интерес, и это вполне, вполне заслуженно!
Мод слушала, стараясь не дрогнуть лицом. Директор, как уже довелось узнать, приходится покойному Бежару родным племянником. Его пыл вполне понятен, неясно иное. Висевшие по стенам зала полотна современным искусством никак не являлись. Зачем ее сюда направил шеф? Дилетантов, причем более чем «достойнейших», полным-полно и в Париже.
– Хорошо, – рассудила эксперт Шапталь. – Мы все изучим, причем самым внимательным образом.
Стоявший рядом Арман Кампо поспешил принять суровый вид. Директор, отчасти успокоившись, все же взглянул с подозрением.
– Родственники мсье Бежара надеются, что при отборе будет учтен глубокий и искренний патриотизм его работ!
– Будет, – каменным голосом пообещала Мод.
Кемпинг на окраине славного города Дижона, бывшей столицы Бургундского герцогства, нашелся быстро. Там и пристроили «Вспышку», а с утра, оставив Бониса на хозяйстве, выбрались в центр. Мод очень хотелось первым делом заглянуть в музей изобразительных искусств с его уникальным собранием старонидерландской живописи. Когда еще придется выбраться? Но – работа есть работа. Точка на маршруте: Дижон, частная галерея совсем рядом с герцогским дворцом, собрание картин покойного Николя Бежара.
– Надо будет здешней горчицы купить, – заметил красавчик, когда они, наконец, остались в зале одни. – Дижонская, лучшая во Франции. И обязательно достать рецепт. А больше в этом городишке, если честно, ничего и нет.
Поглядел на картины, сморщил нос.
– Мазня, как я понимаю?
Эксперт Шапталь пожала плечами.
– Изучим.
В современной живописи она и сама не очень разбиралась. Как-то поспорила с Дали. Тот, подкрутив усики, начал говорить что-то о сверхизысканных, необычных, сверхэстетических образцах конкретной иррациональности. Девушка терпеливо выслушала, а потом попросила перевести на понятный язык понятными словами. Испанец взглянул снисходительно.
– Понятный вам, мадемуазель? Цветная фотография, вот и все.
Матильда Верлен не обиделась, удивилась. Цветная фотография и так существует, зачем копировать ее в красках?
– Ради наслаждения! – соизволил пояснить Сальвадор Дали, закрывая вопрос.
* * *Три полотна изучили в полном молчании. Прорвало на четвертом.
– Жанна д’Арк, – констатировал Кампо. – Во всяком случае, так написано на табличке. Кто это рядом с ней? Ах, да! Михаил-архангел. А чего такой странный?
Мод лишь вздохнула в ответ. На соседней, только что увиденной картине, красовалась Аллегория Франции на фоне военных трофеев. Эта выглядела поскромнее: девушка с прялкой в руке и висящий над нею голый крылатый мужчина, стыдливо задрапированный в белое облачко. Лицо сидящей украшали нос до самого подбородка и тяжелые надбровные дуги, взгляд же был стеклянно пуст. Мужчина, напротив, таращился так хищно и жадно, словно являлся не предводителем небесных воинств, а навязчивым ухажером. Правая рука, державшая меч, изображена с явным знанием анатомии, но почему-то вывернута под невероятным углом. Все остальное пространство затянуто серым дымом, из которого выглядывала закованная в рыцарский доспех нога.
– Как ни странно, он, Николя Бежар, чему-то учился, – рассудила Мод. – Вполне приличный уровень для детской студии. Но почему так? Какая-то… конкретная иррациональность.
– Возьмем? – предложил красавчик. – Мы и хуже видели. Хотят современное искусство – пусть получат.
– Не понимаю! – выдохнула эксперт Шапталь. – По какому принципу шеф подбирал адреса? У него этим целая группа занималась, по всей Франции письма рассылали. Шагал берет на свою выставку картины тех, кого в Рейхе посчитали «дегенератами». А тут кому предпочтение?
Дева Франции вопрос не услышала, равно как и архангел, излишне ею занятый. Откликнулся черноголовый.
– Сбегаю-ка я все же за горчицей. А заодно постараюсь узнать, чем этот Бежар успел отличиться?
