– Я здесь, мой Никодим! – шепнули за левым ухом. – Оркестр уже играет, нам будет светить луна…
Он сделал вид, будто не слышит. Если не повезет, увидит все сразу, и белые колонны, и черный мрак вместо свода.
Полыхают зарницы, Уходит жизнь…– Лонжа!.. Рихтер, ты чего, заснул?
– Нет, – превозмогая ледяную оторопь, выговорил он. – Докладывай, дезертир Митте!
– Значит так… Во втором взводе согласны четверо – все, что остались. А в третьем плохо. Там почти все «черные», они говорят, что своих нельзя предавать. Не выдадут, но с нами не пойдут. В общем, из всех – двое.
Подсчитать оказалось просто. Десяток, неполное отделение. Нож, граната и один револьвер.
– Рота, подъем! Разобраться по взводам. Быстро, быстро!..
Быстро не выходило, больше половины так и не успели толком выспаться. Пока строились, пока поднимали на ноги раненых, Лонжа успел передать по цепочке свой первый и последний приказ:
«Пусть смотрят на меня!»
И сразу же стало легче, словно с плеч упала неподъемная тяжесть. Он улыбнулся, закинул за спину ранец, поправил кобуру под шинелью – и внезапно почувствовал легкий удар. Неведомо откуда прилетевший сучок скользнул по уху.
«Ты убит, солдатик».
Все еще не веря, оглянулся. Совсем рядом – два высоких старых дерева, сросшиеся словно буква «V». Надо сделать всего два шага. Один… Второй…
– Уходим, солдатик?
* * *– …Хорошо, постараемся забрать всех. Вы начинайте, а мы прикроем. Какой будет сигнал?
– Смотри на меня, гефрайтер Евангелина Энглерт.
– Агнешка.
– Август…
* * *Все просто и одновременно очень сложно. Ночь, бледный свет луны над темными кронами, тропа в пять шагов шириной, слева и справа сырая стена леса. Люди на тропе – растянулись на полсотни метров. Рота уже на ногах, герр гауптман впереди колонны, около него взводные – получают последние указания перед маршем. Все туда и смотрят, ожидая команды. Карабины за плечами, мыслями уже не здесь, а в пути…
Гефрайтер Евангелина… Агнешка слева. Значит, туда и уходить. Еще один шаг, может быть, самый трудный.
– Дезертир Митте! Наших из отделения – сюда.
Посылать гонцов некогда и опасно. Взводы уже построены, чужого, «дезертира», могут перехватить. Надежда лишь на то, что те, кому надо, увидят и услышат.
– Штимме, запал у гранаты на сколько секунд?
– Н-не помню. Секунды четыре.
Он еще раз все взвесил. Ничего толкового не придумать. Ночь, лес, узкая тропа. Смерть…
– Слушай внимательно. Правой рукой возьмись за рукоятку. Там есть кольцо, оно должно быть у тебя между средним и безымянным пальцами. Рычаг боевого взвода… Он внизу, на рукояти. Его – слегка утопить… Нажать… Потом большим пальцем сдвинуть предохранительную чеку – влево и до отказа. Бросишь туда, где гауптман, как только услышишь выстрел. Делай!
Свою цель он уже наметил – одного из небритых с пистолетом-пулеметом через плечо. Расстегнул кобуру и, уже не таясь, достал шведский «Наган». Вдохнул поглубже – и командирским, до рези в легких:
– Внимание, дезертиры! Кто хочет жить – правое плечо вперед. В лес!
Отдача ударила в плечо. Последний раз он стрелял в Испании, под Мадридом.
А потом все почему-то удвоилось. Взрыв ударил в уши, когда он уже был за деревьями, но не один, а два, с малым перерывом. Тугая волна толкнула в спину, Лонжа пригнулся, ставя затвор пистолета-пулемета на боевой взвод, присел и быстро развернулся в сторону тропы. Система оказалась знакомой – «Суоми» с дисковым магазином. Значит, сорок патронов, если все на месте.
Сорвал с плеча и бросил на старую прошлогоднюю листву бесполезный карабин и залег, вовремя вспомнив, что при стрельбе «Суоми» нельзя придерживать за магазин, дернул ствол навстречу первой же метнувшейся в его стороны тени.
– Тох!.. Тох!.. Тох!..
Если стрелять короткими, патронов хватит на две-три минуты. А это – почти вечность, пусть нестойкая и зыбкая. Могут обойти, могут бросить гранату.
– Тох!.. Тох!..
И тут же, нежданным эхом, откликнулся второй «Суоми», справа. Он даже не успел удивиться.
– Тох!.. Тох!.. Тох!.. Тох!..
И голосом, очень знакомым:
– Od ośmiu do dwunastu!
Понять не понял, догадался по смыслу. Его сектор обстрела – все, что по левую руку. Если считать нос за полдень, от восьми до двенадцати.
– Тох!.. Тох!.. Тох!..
Тени удваивались, расходились в разные стороны, потом в уши тугой пробкой ввинтился грохот еще одного взрыва, как раз на девять часов, на голову посыпалась мокрая земля.
– Тох!.. Тох!..
Одна из теней подобралась совсем близко, она оказалась хитрой и гибкой, никак не желая встречаться с пулей. Падала, ползла вперед, стреляла навстречу…
– Тох!.. Тох!.. Тох!.. Тох!.. Тох!..
Длинная очередь справа вовремя поставила точку. Тень исчезла, слившись с темной землей, но справа появились еще две.
– Padnij! Пригнись!..
Взрывная волна хлестко ударила в затылок. На какой-то миг он перестал слышать, и только вздрогнул, когда его резко дернули за плечо.
– Уходим! Уходим, солдатик!..
Понял лишь с третьего раза. Приподнялся, направил ствол в сторону тропы, где теней погуще, нажал на спусковой крючок, и, не слыша выстрелов, повернулся лицом к тьме-спасительнице.
– Biegnij, żołnierz!
Он снова понял все без переводчика. Беги, солдатик, беги!..
Выручай, Мать-Тьма!
* * *Они лежали на земле лицом в бледное рассветное небо, Лонжа держал ее за руку и слушал, как медленно затихает плещущий в ушах морской прибой. Дышать уже мог, и каждый глоток холодного утреннего воздуха доставлял неимоверное, несравнимое ни с чем наслаждение.
Нет ничего слаще свободы…
Проснулись мысли-птицы, рассекли белыми крыльями чистый, ни облачка, зенит.
Я выпивку чту И девушек тоже…Говорить
