Кофе плескался в эмалированной кружке. Возле вечернего костерка остались двое, усатый Бонис и мадемуазель командор. Красавчик отбыл в кемпер, заявив, что намерен поработать над книгой. Рецепт непревзойденной горчицы был обнаружен, причем в двух разных вариантах.
Жорж Бонис, расчехлив гитару, завел нечто душевное и невероятно печальное:
Скоро семь лет, как тебя нет, Старый Леон, Но как живой слышится твой Аккордеон. Баловень муз, ты в рай искусств Отбыл… Окрест Лучшего Бог выбрать не мог В райский оркестр…Мод молча курила. В такие минуты, когда со всех сторон подступают вечерние сумерки, а пламя начинает жаться к багровым угольям, мир становится очень маленьким и понятным. Все странное осталось вдалеке, за непроницаемым темным занавесом, и не хочется думать ни о чем, разве что о судьбе райского аккордеониста Леона – и еще о кофе. Сама варила, старалась, но до того, что пришлось испробовать на мансарде, как до прорезавшихся на небе первых звезд. Талантливый он парень, Йоррит Марк Альдервейрельд – или кто он там на самом деле?
Может, тебя, слышь, старина, Тянет домой, Если у дам прекрасных там Веселый нрав? Вряд ли ты, черт, был огорчен, В ящик сыграв, Если в цене в той стороне Аккордеон, Чем там не рай? Пой да играй, Старый Леон!..– Вы его знали? – поинтересовалась она, когда усач отложил гитару. – Этого Леона?
Жорж Бонис задумчиво кивнул.
– Да, еще застал. Я как раз тогда только-только в Париж приехал. Знаменитость улицы Ванв и площади Забав. Пил, правда, не в меру, оттого и помер. Кстати, мадемуазель, у нас еще пара бутылок осталось того, небесного. Если хотите…
– Спасибо, в следующий раз.
Маленький мир у вечернего костерка слишком хрупок. Одно слово – и нет его. Есть земля, небо над нею – и те, что в небе. И не хочется, а поневоле заговоришь.
* * *– Они там все очень умно объясняют, мадемуазель. Мол, сами мы на Земле во всем и виноваты. Господь нам ее, планету, вручил, а мы не уберегли, невесть во что превратили. А тех, кто пытался помешать, травили и изгоняли. Нашу прошлую войну они во всех деталях знают и в пример приводят. Вот, де, до чего люди дойти способны, если их Нечистый ведет. Вроде бы они тогда помешать пытались, но не получилось, потому как мало на Земле праведников, словно в Содоме. У них на Клеменции целый музей войны есть, там, говорят, такие ужасы…
– Да… Собака на дереве, помню.
– Если бы только собака, мадемуазель!.. А все к одному сводят: честь мы потеряли и не по чести живем. Если кто и остался на Земле, то это рыцари, вроде нашего Армана. С ними они, как с равными, советуются, а порой и помогают. И Гитлера они не сразу поддержали, а лишь после того, как немецкие рыцари дали свое согласие. Вот я думаю, что за рыцари такие у них в Рейхе?
– Бастилию брать не собираются?
– Эти, на Клеменции? Трудящиеся массы, которые? Не думаю, им с детства вдолбили, будто революция – самое худшее, что в мире может случиться. Тихий народ, прямо как у нас где-нибудь в Оверни. Почти все…
– Значит, все-таки почти?
* * *Арман Кампо разбудил ее среди ночи. Приложил палец к губам, кивнул в сторону двери. Мод поежилась, но не стала спорить – накинула на плечи одеяло и, стараясь не шуметь, вышла наружу. Черноволосый мягко спрыгнул следом.
От сигареты девушка отказалась, поглядела со значением.
– Что на этот раз, Арминий? Кайся!
На «Арминия» красавчик не реагировал. Щелкнул зажигалкой, покосился в сторону кемпера.
– Не хотел при Жорже. Захочешь, расскажешь сама… Каяться мне пока что не в чем, а вот тебе, Мод, боюсь, скоро придется. Таракана помнишь?
– Неврологический санаторий «Обитель святой Маргариты», – усмехнулась Мод. – Тебя там чуть в пациенты не определили. Что, по ночам снится?
Черноволосый улыбнулся в ответ.
– Не снится пока, повезло… В Дижоне когда-то был монастырь Шанмоль, картезианский. Ты не знаешь случайно, что там сейчас?
Эксперт Шапталь помотала головой.
– Т-ты… Арман, с тобой все в порядке? В годы революции монастырь снесли, уцелело одно крыло, в нем теперь психиатрическая лечебница…
– …Где и окончил свои дни достойнейший сын нашей прекрасной родины Николя Бежар. Спятил он еще на войне, несколько раз лечили, он даже в мэрии работал. Но потом пришлось присылать санитаров. Ты спрашивала, Мод, кому твой шеф отдает предпочтение. Вспомни список, там сумасшедшие – через одного, это только те, о ком нам известно. Вот тебе и ответ.
– Дегенеративное искусство, – медленно, по слогам, проговорила Мод. – Но… Те, которые в Германии – совершенно нормальные люди!
Красавчик Кампо согласно кивнул:
– В Германии.
4На этот раз не бежали – шли, делая короткие, на несколько минут привалы. Четверых раненых вели под руки, прибавилось и груза, ящики и мешки распределили между уцелевшими. Лонжу вначале удивил странный гуманизм герра гауптмана. До этой ночи раненые, тем более не способные ходить, в роте не задерживались, исчезая без следа. Но, подумав, догадался о причине. Впереди – последний рывок, последний бой, и командир хочет быть уверенным в каждом из бойцов. Пусть видят, что своих не бросают.
Близкая лесная чаща дышала сырым холодом, даже накинутая шинель не грела. Зато оказалась полезна иным, скрывая пристегнутую к ремню кобуру. Нож пришлось повесить рядом за неимением голенища. Пока сходило с рук, выручили темнота и спешка. Но рассвет не так далек.
Никакого конкретного «плана», помянутого дезертиром Митте, у Лонжи не имелось. Вот он план, по обе стороны от узкой лесной тропы! Зато появилась надежда. «Буду рядом, поглядывай по сторонам». Если гефрайтер Евангелина успеет до того, как взойдет солнце…
– Р-рота, стой! Привал пять минут. Командирам взводов выставить охранение…
Трава была мокрой, и лечь он не рискнул. Сел, подперев спину ранцем. Пять минут отдыха – и пять минут смертельного риска. В его взводе двое «дезертиров» отказались уходить. Значит, рассчитывают выжить.
