Ошибся! И дня не прошло, как выдернули. Потянул кто-то за ворот, помутилось перед глазами…
– …Хорст Локенштейн, год рождения… Пруссия? Гостиничный вор… Опять вор! Когда же они все переведутся?
Локи открыл глаза и заморгал, привыкая к яркому электрическому свету. Стол пол зеленой скатертью, на нем лампа чуть ли не в сто свечей, черный молоток и телефон, тоже черный. За столом же трое. В центре – типичный судейский, хитрая крыса в затейливом старинном вицмундире, он-то голос и подал. Слева же и справа – вот дела! – близнецы, тоже при судейской форме, лысые, носатые и ушастые. Только глаза разного цвета, у того, что слева – белые почти, у правого же красные. Локи не поверил сперва, вгляделся. Красные и есть.
Ой, мама!
– Итак, Локенштейн, что вы имеете сказать трибуналу?
Скучным голосом спрошено, вроде бы походя, но понял Локи – это главный вопрос и есть. Но как ответить? Вроде бы ясно все, невинен он, раб Божий, словно агнец. Оклеветали злые люди, напраслину взвели! Так его и учили: все отрицай, главное, чтобы духу хватило.
И – в полный отказ. Пусть в подвал возвращают!
Локи открыл уже рот, но в последний миг заметил, как оба лысые переглянулись – нехорошо, с весельем злым, вроде как предвкушая. Сейчас он скажет «невиновен» и…
Мороз пробежал по коже. Это кому он врать собрался, перед кем шутки шутить? Предупреждали? А первое тюремное правило? Не верь, не бойся, не проси!
Не верь! Он чуть было не поверил, дурак.
Колени ударили в пол.
– Виновен я! Во всем, как есть, виновен! Все признаю, все, что скажете, подпишу, потому как совесть заела. Грешен, грешен, каюсь! Накажите, если закон велит, а я только рад буду!..
Голосил, глотки не жалея, а сам исподволь на судейских поглядывал. Вид у тех стал кислый, словно лимон сжевали. Не иначе, угадал с ответом.
– Неправедно жил, признаю. И помер без всякого покаяния, пулю в затылок злые люди влепили, не пожалели. А мне бы еще минутку, все бы свои прегрешенья признал!..
– Хватит, – поморщился тот, что в вицмундире. – Трибунал вас услышал. И встаньте, не в храме.
Локи поднялся, хотел отряхнуть полосатые штаны, но не решился. Судейский же тем временем поглядел влево, на красноглазого:
– Заслушивается представитель обвинения.
Тот, ждать себя не заставив, прошуршал бумажками, что на скатерти лежали, зрачками страшными блеснул.
– Воровство – восьмой круг, седьмая щель. Лицемерие – тоже восьмой, щель шестая. Убийство, то есть насилие над ближним, круг седьмой, первый пояс. А также самозванство, оно же подделка естества, восьмой круг, десятая щель. Большее наказание поглощает меньшее, поэтому обвинение просит для обвиняемого вечное наказание в круге восьмом.
Локи решил, что самое время пугаться, но страх куда-то делся. Мало ли что обвинение требует?
– Раскаянье учли? – осведомился главный.
– Неискреннее, не от души, – возразил красноглазый. – Как уже сказано, восьмой круг, щель шестая.
И взглядом ударил, словно желая в эту щель вбить по самую макушку. Локи, не выдержав, попятился. А ведь вобьет!
– Защита?
Тот, что с белыми глазами, тоже взялся за бумаги. Одну положил перед собой, ткнул пальцем в строчку.
– Сопротивление торжествующему злу. Спасение человеческой жизни. Смерть на поле брани. Хочу обратить внимание на то, что подсудимый прикрывал отход своих товарищей…
Локи словно воскрес. Все верно, и это было.
– …С учетом сказанного, защита предлагает ограничиться наказанием в Чистилище. Пятый круг, минимальный срок.
Красноглазый вскочил, оперся кулаками о скатерть.
– Неслыханно! Минимальный срок? А потом куда? В Рай? К праведникам? К святым и мученикам?
– Первое небо, Луна, – пожал плечами тот, что справа. – Обитель преступивших обеты.
– Протестую!.. – возопил обвинитель, – Даже рассмотрение самой возможности такого станет возмутительным прецедентом…
Локи стоял, вжав голову в плечи, даже не решаясь поднять взгляд. Его тезка, сын Фарбаути и Лаувейи, когда-то ссорил богов, он, сын начальника почты из Тильзита, сподобился как бы ни на большее. Это же не просто суд!
– К порядку! – повысил голос главный, ударяя тяжелым молотком в стол. – Обращаю внимание защиты и обвинения на то, что есть закон, но есть и должностная инструкция. Нам предписано не допускать в Рай злостных грешников даже после искупления вины. Слишком много жалоб от тамошнего контингента.
– Но закон… – попытался возразить защитник, однако тот, что в вицмундире, лишь махнул рукой:
– Повторять не буду. Прецеденты нам и в самом деле не нужны.
Поднял телефонную трубку, подышал:
– Алло? Зайди, кажется, твой кадр.
В стене засветился проем размером как раз с дверь, и в комнату вошел некто очень знакомый. Годами за пятьдесят, виски в серебре, лик благородства полон. И памятный монокль в левом глазу.
– Кто тут у нас? – осведомился гость, оглядывая комнату. – О! Неужели это вы, Локенштейн?
Зубы сами пустились в пляс.
– Г-господ-дин к-комиссар!..
– Господин архангел-комиссар, – надавил голосом Генрих Бронзарт фон Шеллендорф. – Запомните и впредь не путайте.
И поманил пальцем.
В. То, что могло быть
События даны в обратной последовательности5То, что она не на Земле, Мод поняла сразу, как только, подпрыгнув, без особых стараний коснулась рукой гладкого холодного потолка. В Монсвальвате сила притяжения, пусть даже искусственно созданная, равна земной, на корабле невесомость сменялась перегрузками.
Посадку она помнила, затем мир исчез за плотной черной повязкой. Ее вывели из корабля, усадили в лифт, долго вели коридором, а потом посадили в транспорт, возможно даже рельсовый. Никто не сказал ни слова, просто вели под руки. Звуки из недоступного мира сплетались странным, неуловимым узором: голоса, скрежет металла, шипение газа в баллоне, глухой стук дверей. Повязку сняли уже в камере, почти такой же, как в блоке № 25. Узкая койка, столик, мертвый матовый экран на стене, удобства за дверью в торце и тяжелая Библия на полке из пластика.
Охрана знакомиться не спешила, поднос с едой приносили и забирали без единого слова. Никто не навещал, на допросы не водили, и чтобы скоротать время, Мод достала из кармана комбинезона карандаш с блокнотом. Рисовала быстро, переворачивая страницу за страницей. Все что помнила: Монсальват, живые, раненые, мертвые… Хотела набросать портрет Вероники Оршич, но не решилась. Ни к чему лишние вопросы.
Дни шли за днями, и Мод начала привыкать к судьбе Эдмона Дантеса. Несколько раз осторожно простукивала стены, но без малейшего успеха. Никто не отозвался, а пробивать лаз в соседнюю камеру не имело ни малейшего смысла.
Гости пожаловали внезапно.
* * *– Добрый день, мадемуазель Шапталь! Разрешите войти?
На пороге кто-то высокий, широкоплечий, в темном облегающем комбинезоне и, кажется, бородатый. На этот раз французский звучал без малейшего акцента. Мод поспешила встать.
– Заходите. Только здесь нет ничего интересного.
Гость
