Алексей стоял спиной к нему, заложив руки назад, и молчал. Это длилось так долго, что Шаховской решил оставить его одного. Он тихо взялся за рукоять двери, но не успел выйти.
– Я буду беспощаден к ним.
Алексей развернулся и смотрел на наставника глазами человека, решившегося на что-то неведомое, исключительное и жизненно важное.
– Пускай меня назовут тираном и кнутодержавным деспотом. Я не таков, но это неважно. Я намерен править страной твердо и без колебаний делать то, что считаю нужным. А с теми, кто станет противиться мне, я буду жесток и безжалостен…
– Алеша…
– О, не беспокойтесь, Виктор Павлович. Я не забыл ваши наставления о царском милосердии и не стану вторым Иваном Грозным. Но я понимаю всю великую ответственность моего призвания. Время добродушных царей миновало полтора века назад. Государь-император Николай II был мягкосердечен и великодушен. Однако его предали почти все. А ныне милость для России в том, чтобы держать ее крепко, не ослабляя хватку. Обуздывать, как норовистого коня, который, уносясь от стаи голодных волков, хочет сбросить седока и не понимает, что его шанс на спасение – это сильные руки всадника и острые шпоры. Тут уж без вариантов.
Четверть минуты Шаховской не знал, что ответить бывшему воспитаннику.
Затем он склонил голову и произнес:
– Ваше Величество…
Игорь Прососов
In hoc signo vinces
«Когда мы шли на войну против лютого мучителя и кровожадного Максенция, около полудня явился на небе крест, сиявший ярче солнца, и на том кресте звездами были изображены латинские слова, обещавшие Константину победу. Все мы видели тот крест, явившийся на небе, и прочитали написанное на нем. И ныне в войске есть еще много старых воинов, которые хорошо помнят то, что ясно видели своими глазами…»
Житие св. муч. Артемия1. «Пьюти-фьють»
Душно. Влажно. Ленивые предрассветные лучики стучат в окно. На кровати под тяжелым пологом москитной сетки – пот, и усталость, и сон без отдыха.
Жаркая, жаркая ночь, на смену которой придет иссушающий день.
Кошмары сменяют друг друга, пляшут в дрожащей полутьме. Многоногая стальная тварь с клешнями и человеческим лицом. Бритый наголо тип в инвалидной коляске. Клешни щелкают, глаз типа дергается.
Высота, и падение, и страх…
Душно. Дурно. Кондиционер еле дышит.
…Меня разбудил звук. И впрямь стучатся. Увы, не лучики. Марево дурных снов подернулось пеленой, уступило место кошмару наяву, к которому я уже начал привыкать.
Стук повторился. Я поднялся, нашарил впотьмах сигареты и зажигалку. Распустился за последние полтора года. Грешен. Вот завалю физподготовку на следующей аттестации в Конторе – интересно, как Старик запоет? Впрочем, известно. Уж в отставку не отправит. Скорее сошлет в тренировочный лагерь к десантуре. На должность мишени.
Шутка вышла горькой. Почти как дым. Затянувшись, подошел к окну и впустил незваного гостя.
Отрубленная черная голова негра о двух крылышках впорхнула в помещение и зачастила, потешно шевеля толстыми губами. Захотелось проблеваться.
– Третьему секретарю немедля прибыть к послу. Третьему секретарю немедля… – Выстрел прервал омерзительную скороговорку.
Не-на-ви-жу. А с игольником я не расстаюсь даже во сне. Хотя тут толку от него мало.
Тихое шипение выстрела сливается с треском.
Обломки композита и микросхем пеплом опали на пол.
Все равно мерзко.
Я уныло посмотрел в окно. Иссушенная земля посольского патио. Пирамидальные башни связи и высотки на горизонте.
По ощущениям: край Ойкумены. Зловредная чужая планета; странная жизнь; десять тысяч парсеков от цивилизации…
Если бы! Все это здесь, на Земле, в жалких двух часах лета от столицы.
Южная Америка. Клочок земли размером с почтовую марку где-то между Аргентиной и Парагваем. За последние тридцать лет на нем сменилось четыре империи, пять диктатур и две демократии.
Основные продукты экспорта – болотная лихорадка, мате и немного ананасов.
Население? Заносчивые аристократы; навечно измученные нищетой и безысходностью обитатели баррио, у тех и других machismo прет изо всех щелей, захлебнуться можно…
Историческая справка – основан век назад политическими беженцами из Мексики, читай – потомками молодчиков из наркокартелей. В те времена Интерпол крепко прихватил ребятушек за жабры на их исторической родине. Союз южноамериканских наций выделил беглецам землю на берегах Параны, на аргентино-парагвайской границе, и, полагаю, успел об этом пожалеть не раз и не два.
В культурном плане – не замечен.
Как, милостивые государи, я спрашиваю – как это терпят посольские? Мне хватило полутора лет, чтобы почти всерьез начать рассматривать вариант самоубийства.
Ну, не на самом деле. Но, скажем, монашеское служение и многомесячный запой внезапно приобрели странную неизбывную привлекательность.
Впрочем, это лирика.
Принял душ. Остановился у шкафа с одеждой, терзаясь муками выбора. В какой-то степени шмотки остались единственной доступной мне формой протеста против местного бардака.
К сожалению, сам климат был против.
Строгие черные сюртуки – никакого сравнения с блестящей цыганщиной местных щеголей – размокали от вечной влаги в воздухе и становились какими-то разухабисто-бесформенными. Да и носить их под жарящим солнцем сущая мука.
Галстуки выцветали или, наоборот, приобретали кислотные, вовсе не предусмотренные портным оттенки.
Стрелки на брюках по остроте могли соперничать разве что с моим чувством юмора.
Балаган, господа мои, форменный и окончательный!
…Кое-как одевшись, распахнул дверь в коридор – и тут же налетел на Терезу, чье шоколадное лицо мгновенно приняло выражение, свойственное скорее побитой собаке, нежели грозе всей дипмиссии.
Как-никак, уборщица в жилом корпусе – главный человек!
…Даже уборщиц мы нанимали из местных; бюджет посольства способен был вызвать слезы жалости у иного русского нищего.
Авенида-де-лос-Муэртос. Карликовое государство, называвшееся по главной улице столицы, одноименной с этой самой улицей, поскольку еще сорок лет назад больше никаких улиц в округе не наблюдалось. Да и она в те времена скорее напоминала направление, нежели дорогу.
Пыльный чулан Вселенной. Абсолютно не нужный – никому и ни за чем.
В чулан складывают рухлядь, которую и выбросить жалко, и мешает. Нравится ощущать себя такой рухлядью в неполные тридцать, господин штаб-ротмистр?
– Сеньор секретарь, – Тереза вечно называла всех по должностям, будто это придавало какой-то особый вес ее словам, – опять? Сеньор посол будет ругаться. Он будет очень ругаться.
Ну да, будет. Уважение к обычаям аборигенов. Самобытные культы, тьфу, культуры. Летающие отрубленные головы, выполненные под рожи ныне покойных повстанцев – подарок местного царька. Тьфу. Дикость какая.
Местная техника, туземный персонал, пусть и трижды проверенные… «Сеньор посол» явно не занимал свою голову вопросами безопасности – и не давал мне занимать ими мою, за что, в общем-то, мне по идее платили неплохие деньги. По крайней мере, если в ведомости я все еще числился «сеньором третьим секретарем», а не,
