Она меняла лица, в глазах каждого – брата, боксера, миллионера, гангстера и всех остальных – становилась иной, а целиком существовала только в памяти. Я наблюдал этот механизм внутри другого, внешнего механизма две недели, до и во время знакомства с «Джимми». Любовь и память – все это было одно и то же.
Любовь и память помогали нам смириться со смертью. (Я еще не понимал этого, однако видел.) Репортер, Алан Лэдд, светло-каштановый блондин с безупречной линией подбородка и ослепительной ехидной улыбкой, сумел вернуть Розите жизнь, сделав ее воспоминания своими.
– Думаю, один только ты ее и понимал, – говорит Алану Лэдду Артур Кеннеди, играющий брата Розиты.
Ну да. Ведь большая часть мира страшно занята. Ей требуется подхлестывать себя сенсациями, ей нужно копить и тратить деньги, искать новые формы любовных отношений – полегче да покороче, зарабатывать на жизнь, продавать газеты, расстраивать вражеские козни при помощи собственных…
– Не понимаю, чего вам не хватает, – говорит Эд Адамс редактору «Джорнел». – Вот вам два убийства…
– …и загадочная девушка, – подхватываю я.
Его голос – голос раненного, но непобежденного – решителен и спокоен.
Сидящий рядом со мной смеется. Голос у него нормальный, но смех звучит как-то сдавленно, визгливо. Настало время обеда, «Чикагский предел» сегодня крутят уже по второму разу – значит, после следующего показа «Дезертиров» придется встать, пройти по проходу и выйти из кинотеатра. Случится это без двадцати пять, и солнце еще будет вовсю жарить с неба над сливочно белыми домиками широкого, пустынного Шерман-бульвар.
Я познакомился с этим человеком – ну, или он познакомился со мной – у прилавка буфета. Поначалу он был всего-навсего безликой высокой фигурой – светловолосой, одетой в темное. Мне до него дела не было, для меня он не значил ничего. Так оно и оставалось, даже когда он заговорил:
– Попкорн – штука полезная.
Я поднял на него взгляд. Узкие голубые глаза, гнилые зубы обнажены в улыбке. Щетина на подбородке. Я отвернулся, и человек в белой куртке за прилавком подал мне коробку попкорна.
– То есть, тебе на пользу пойдет. В попкорне полезного много – прямо из земли. Растет он на высоких таких стеблях – ростом с меня, совсем как любое другое зерно. Ты это знаешь?
Я промолчал. Тогда он захохотал и сказал человеку за прилавком:
– Глянь, он не знает, что детишки думают, будто попкорн растет внутри попкорновых автоматов!
Буфетчик отвернулся. Тогда светловолосый в черном снова повернулся ко мне.
– Ты часто сюда ходишь? – спросил он.
Забросив в рот несколько зерен попкорна, я взглянул на него.
Он улыбался, выставив напоказ гнилые зубы.
– Часто, – сказал он. – Каждый день, небось, здесь торчишь.
Я кивнул.
– Что, серьезно? Каждый день?
Я снова кивнул.
– А дома мы, значит, малость привираем, чем занимались весь день, верно? – спросил он, поджав губы и подняв брови, как комик-дворецкий из кино. Но его настроение тут же изменилось, и он стал абсолютно серьезным. Смотрел на меня, но не видел. – А любимый актер у тебя есть? У меня вот есть. Алан Лэдд.
И тогда я увидел – и увидел, и сообразил – что он думает, будто похож на Алана Лэдда. Да, он и вправду был похож – по крайней мере, чуточку. Стоило разглядеть это сходство, и он показался мне совсем другим человеком – куда более обаятельным. Ореол обаяния озарил его, как будто он играл роль – роль молодого оборванца с побуревшими неровными зубами.
– Я – Фрэнк, – сказал он, протягивая руку. – Давай пять.
Я подал ему руку.
– А попкорн в самом деле хорош, – продолжал он, запуская руку в коробку. – Хочешь, секрет открою?
Секрет…
– Я родился на свет дважды. Только в первый раз умер. Дело-то было на армейской базе, а мне все говорили, что я должен пойти на флот. И были правы. – Он широко ухмыльнулся. – Армия – она, понимаешь ли, не для всякого! Вот тебе и секрет. Идем в зал – сяду с тобой. Компания всем нужна, а ты мне нравишься. Похоже, ты – парнишка хороший.
Следом за мной он прошел к моему месту и сел рядом. И смеялся всякий раз, когда я подхватывал реплики актеров.
А потом он сказал…
Склонился ко мне и сказал…
Склонился ко мне, дохнул на меня кислым винным перегаром, и…
Нет.
– Я поначалу просто пошутил, – сказал он. – На самом деле зовут меня не Фрэнком. Так меня раньше звали, понимаешь? Какое-то время звали меня Фрэнком. Но теперь близкие друзья называют Стэном. Мне так больше нравится. Стэнли-Паровоз. Большой Стэн. Крутой Стэн. Врубаешься? С таким-то именем оно лучше.
– Тебе никогда не бывать столяром, – вот как он сказал. – Ни за что не остаться простым работягой, потому что вид у тебя такой… У меня тоже когда-то такой был, уж я-то знаю. Я это сразу просек, как только тебя увидел.
Он рассказал, что работал продавцом у «Сирса», а потом был смотрителем при паре жилых домов, принадлежавших одному типу – когда-то его другу, но теперь уж бывшему. После этого он стал уборщиком и сторожем в средней школе, куда поступали выпускники нашей начальной.
– Вышибли. Старая добрая выпивка довела, как всегда, – рассказывал он. – Эти суки-училки пронюхали, что я выпиваю в подвале – у меня там комната была. И вышвырнули за порог, даже не попрощавшись. Но это ж была моя комната! Моя берлога! Да, что и говорить: самые лучшие штуки на свете могут обернуться бедой. Со временем сам увидишь. А когда пойдешь в эту школу, надеюсь, вспомнишь, как там со мной обошлись.
Теперь он отдыхал. Болтался по улицам, ходил в кино…
– А в тебе есть что-то особое, – сказал он мне. – Чудаки вроде меня – они-то могут разглядеть.
Весь второй фильм – комедию с Дином Мартином и Джерри Льюисом – мы просидели вместе. Было уютно и весело.
– Эти ребята – еще большие лодыри, чем мы с тобой, – сказал он.
Мне отчего-то вспомнился Пол – один против всей школы, упакованный в плотную красную рубаху, пленник своей неспособности быть, как все…
– Завтра придешь? Если буду здесь, я тебя разыщу.
– Хей, ты уж поверь. Я знаю, кто ты таков.
Он озирается по сторонам, наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
– Помнишь свою пипиську? Эта штука – лучшее, что только есть у мужчин. Ты уж мне поверь.
Большой парк отдыха невдалеке от нашего дома, в двух улицах от «Орфеум-Ориенталя», поделен на три части. Ближайшим к широким железным воротам на Шерман-бульвар, сквозь которые мы попадаем внутрь, был мелкий детский бассейн, отделенный рядком невысоких зеленых кустов, с виду резиновых, будто искусственные, от игровой площадки с лесенками, горками и шеренгой
