Вот теперь Никс всерьез тянется к левому набедренному карману за антипсихотиком. Всего один шаг назад – и нога погружается в теплую стоячую воду по самую щиколотку. Всплеск кажется необычайно громким – гораздо громче атональной симфонии жужжащих над ухом стрекоз. Безумно хочется отвести взгляд, отвернуться от этого «некто» или «нечто», существующего лишь в ее воображении, от мерзкой твари, в которой куда больше собачьего, чем человеческого, созданной в нелегальной, подпольной генно-инженерной лаборатории там, на Земле. На заказ, для богатенького коллекционера, для частного зверинца мутантов-уродов… Стоп. Стоп. Так могло бы быть, будь эта тварь настоящей. Каковой она не является. Не является.
Никс пытается открыть майларовый пакет аптечки, но он выскальзывает из пальцев и исчезает в густой траве. Тварь облизывается, далеко высунув из пасти крапчатый черно-синий язык, поблескивая глазами Шайло из-подо лба.
– А по какой тропинке ты пойдешь? С камнями, или с колючками? – спрашивает она.
– Прошу прощения? – хрипит в ответ Никс.
В горле пересохло, рот будто набит ватой. «Зачем я ответила? Зачем я вообще говорю с ним?»
Тварь скалит зубы.
– Не строй из себя дуру, Никс.
«Знает мое имя… Да, но только потому, что его знаю я!»
– Какой же ты выберешь путь? Путь иголок, или путь булавок?
– Я не могу добраться до технических ходов, – говорит Никс. Собственный голос звучит в ушах, точно издалека. – Пробовала, но трап сломан.
– Значит, ты на Дороге Иголок, – отвечает тварь, изогнув черные губы в жуткой пародии на улыбку и обнажив множество (о, как их много!) острых желтых клыков. – Ты меня удивляешь, Пти Шапрон Руж[35]. А мне так редко доводится удивляться…
«Довольно. Корабль гибнет на глазах, и этого довольно. Я ни хрена тут не вижу. И не стану растрачивать время на разговоры с собственным ид».
Никс Северн отворачивается – слишком поспешно, слишком неосторожно, и едва не падает ничком в пруд. Ее уже не тревожит, насколько он может оказаться глубок и что может скрываться в темной воде цвета крепкого чая. Она устремляется вперед, с каждым шагом поднимая в воздух фонтаны брызг. В лучах искусственного солнца брызги сверкают, искрятся, как драгоценные камни. Ноги уходят в топкий ил, и вскоре вода достигает груди. «Но утонуть – и то лучше, – думает Никс. – Утонуть – и то много лучше».
5Скоро неделя, как Никс торчит на пересадочной станции у кратера Шеклтона, и пройдет еще неделя, прежде чем шаттл переправит ее на транспортный «Дрозд», ждущий на стартовой орбите. Свет в кафетерии, как и повсюду на этой станции, чересчур ярок, но, по крайней мере, кормят неплохо. Среди технарей и кооперативных чиновников, можно сказать, никогда по-настоящему не застревавших на Шеклтоне, распространен миф, будто еда здесь практически несъедобна. А если честно, она куда лучше многого из того, на чем Никс росла с малолетства. Слушая сидящего рядом коллегу – как и она, няньку при космических поездах, – она ковыряет синими пластиковыми палочками для еды в миске удона со стручковым горохом и тофу.
– По мне, так лучше прямые рейсы, – говорит Маршалл Чаудри, жуя лапшу. – Но «терры» вовсе не так уж страшны, как кое-кто из наших болтает. Словом, тут нечего за свой анус зря переживать.
– А мне все равно, – отвечает Никс. – Груз есть груз, ходка есть ходка.
Маршалл ставит миску на стойку и кладет палочки рядом.
– Верно, – говорит он. – Ни слова против не скажу. Ни звука. Просто сам прямые предпочитаю. Меньше суеты с погрузкой-разгрузкой и прочей ерундой, больше времени на отдых…
Никс пожимает плечами, прожевывает стручок гороха, проглатывает зеленую кашицу и говорит:
– А я так скажу: фишки есть фишки, как бы я их ни заработала. Радоваться надо, что работа есть.
– Кстати о работе… – начинает Маршалл, но тут же умолкает.
– Чаудри, с чего моя личная жизнь вдруг стала твоей заботой?
– Да это я так, сестренка, по-товарищески.
– Ну что ж, раз уж тебе интересно, Шайло все еще зудит насчет перехода на верфи. – Никс ставит миску перед собой и опускает взгляд к остаткам бульона на дне. – Как будто еще до брака и до рождения Майи не знала, что я вожу грузы и нигде, кроме внеземелья, работать не желаю.
– Я через то же самое жену потерял, – говорит Маршалл, будто для Никс это новость. – Она и предупредила напоследок, и все такое, но хрен там. Хрен им всем. Она же знать не знала, что такое пространство. Знать не знала, о чем просит, каково это для носильщика – оставить космос. Что у тебя в крови, того уже не вытравишь.
Левую половину лица Маршалла пересекает жуткий шрам – память об аварии трехлетней давности. Выброс хладагента, в результате – обморожение. Глядя на него, Никс старается не задерживать взгляда на шраме, но это, как всегда, нелегко. Только чудом глаза не лишился. Треснули бы защитные очки – ходить бы ему одноглазым.
– Может, и со мной то же самое, – говорит она. – Не знаю. Не могу сказать. Конечно, в полете я скучаю по ним. Временами просто чертовски скучаю.
– Но это не заставляет тебя бросить летать и наняться на верфи.
– Эх… Иногда я жалею, что не заставляет.
– Ходить-то девочка будет? – спрашивает он.
– Об этом я стараюсь не думать. Особенно перед полетом. Как бог даст.
Маршалл снова берется за палочки и вылавливает из миски кусочек тофу.
– В один прекрасный день, в не таком уж далеком будущем, заменят нас кооперативы роботами, – вздыхает он, забрасывая белый кубик в рот. – Не многим ли мы жертвуем, если скоро профессии нашей конец?
– Профсоюзные страшилки…
Никс пренебрежительно машет рукой, хотя понимает, что он, вероятнее всего, прав. Слишком уж многих издержек можно избежать, наконец-то полностью избавившись от людей на борту. «Странно, что этого до сих пор не случилось», – думает она.
– Так я к чему: может, стоит подумать о том, как обойтись без особых потерь?
– Ты сам только что объяснял, что выбора у нас нет: что в крови, того не вытравишь, другой жизни мы не знаем и не хотим… Ты уж, брат, определись: либо одно, либо другое.
– Будешь доедать? – спрашивает он, кивнув на ее миску.
Никс качает головой и придвигает миску к нему. Мысли о Майе и Шайло напрочь отбили аппетит.
– Ладно. Как бы там ни было, ты не волнуйся: «терры» – они не страшнее любых других грузов.
– Я и не волнуюсь. В первый раз мне, что ли?
– Верно, сестренка, но я не к тому.
Маршалл подносит белую – такую же беспощадно-белую, как и стойка,
