— Позаботьтесь о нем, — сказал мистер Рочестер врачу. — Пусть он поживет у вас, пока совсем не выздоровеет. Я заеду на днях справиться о нем. Ричард, как ты себя чувствуешь?
— Свежий воздух придал мне сил, Фэрфакс.
— Откройте окошко с его стороны, Картер. Ведь ветра нет. Прощай, Дик.
— Фэрфакс…
— Так что же?
— Пусть о ней хорошо заботятся, пусть с ней обращаются как можно бережнее, пусть… — Он умолк и разразился слезами.
— Я делаю все, что в моих силах. Делал прежде и буду делать дальше, — ответил мистер Рочестер, захлопнул дверцу коляски, и лошади тронулись. — Хотя всем сердцем хотел бы, чтобы всему этому пришел конец, — добавил он, закрывая тяжелые створки ворот и закладывая засов.
Потом в задумчивости он медленно направился к калитке в стене плодового сада. Я, полагая, что уже не нужна ему, повернулась, чтобы вернуться в дом, но тут он окликнул меня: «Джейн!», открыл калитку и остановился в ожидании.
— Пойдите подышите немножко душистым воздухом, — сказал он. — Этот дом просто тюрьма, вы не замечали?
— На мой взгляд, он больше похож на дворец, сэр.
— Ваш взор затуманивает радужность неопытности, — ответил он. — Вы видите дом сквозь волшебные очки и не замечаете, что позолота — всего лишь болотная тина, а шелковые занавесы сотканы пауками, что мрамор — всего лишь скверный кирпич, а полированное дерево — не более чем нетесаные доски и растрескавшаяся кора. Зато здесь, — он обвел рукой зеленый приют, в который мы вошли, — все подлинное, чудесное и чистое.
Он пошел по дорожке, обсаженной лавровыми кустами, где с одной стороны колыхались ветви яблонь, груш и вишневых деревьев, с другой — тянулся цветник: привычные гвоздики, душистый горошек, первоцветы, анютины глазки соседствовали там с шиповником, жимолостью и различными душистыми травами. Они были полны всей той прелести, какую только могли придать им апрельские ливни, перемежавшиеся солнечной погодой, а теперь — еще и это чудесное весеннее утро, когда солнце показалось на востоке среди розовеющих облачков и его лучи озарили окропленные росой цветущие деревья и вьющиеся под ними дорожки.
— Джейн, можно подарить вам цветок?
Он отломил ветку розового куста с полураспустившимся бутоном, пока единственным.
— Благодарю вас, сэр.
— Вам нравится этот солнечный восход, Джейн? Это небо с легкими пушистыми облачками, которые исчезнут, когда прохлада утра сменится жарой, этот душистый, полный покоя воздух?
— Да. И очень.
— Вы провели необычную ночь.
— Да, сэр.
— И вы так бледны! Вы боялись, когда я оставил вас наедине с Мейсоном?
— Боялась, что кто-то выйдет из соседней комнаты.
— Но ведь я запер дверь, и ключ лежал у меня в кармане. Плохим был бы я пастухом, если бы оставил овечку — мою любимицу — рядом с волчьим логовом без всякой защиты. Вам ничего не угрожало.
— Грейс Пул будет жить здесь по-прежнему, сэр?
— О да! Но не тревожьтесь из-за нее, выкиньте ее из головы.
— Но мне кажется, ваша жизнь будет в опасности, пока она остается здесь.
— Не бойтесь, я сумею о себе позаботиться.
— Опасность, которую вы предотвратили вчера, теперь исчезла?
— Пока Мейсон не покинет Англию, поручиться за это я не могу. Жить для меня, Джейн, значит стоять в кратере вулкана на застывшей корке лавы, которая может в любую секунду растрескаться и брызнуть огнем.
— Но мистер Мейсон производит впечатление человека очень уступчивого, а ваше влияние на него, сэр, видимо, очень велико. Он никогда сознательно не поступит наперекор вам, не причинит вам вреда по своей воле.
— Разумеется, нет! Мейсон никогда не бросит мне вызова, не захочет навлечь на меня беду, однако непреднамеренно он одним неосторожным словом может мгновенно лишить меня если не жизни, то счастья.
— Так предостерегите его, сэр. Дайте ему понять, чего вы опасаетесь, и объясните, как предотвратить опасность.
Он саркастически усмехнулся, внезапно взял мою руку в свои и столь же внезапно отпустил ее.
— Если бы я мог это сделать, глупышка, так в чем бы заключалась опасность? О ней и помину бы не было. С тех самых пор, как я познакомился с Мейсоном, мне достаточно было сказать «сделай то-то или то-то», и все тут же исполнялось. Однако в этом случае я не могу отдавать ему распоряжения. Не могу сказать: «Остерегись причинить мне вред, Ричард!» Ибо важнее всего тут — держать его в неведении, какой вред может быть мне причинен. Вы кажетесь озадаченной. А я озадачу вас еще больше. Вы ведь мой дружок, правда?
— Мне нравится служить вам, сэр, и подчиняться вам во всем достойном.
— Вот именно. Я вижу это. Вижу искреннее удовольствие в вашей походке и выражении, в ваших глазах и лице, когда вы помогаете мне и угождаете, когда работаете для меня и со мной во всем — как вы столь похоже на вас выразились — во всем достойном. Ведь попроси я вас сделать то, что вы полагаете дурным, не было бы ни легкости в бегущих шагах, ни торопливости и аккуратности в исполнении, ни радости в глазах, ни румянца оживления. Мой дружок тогда бы повернулся ко мне, притихший, бледный, и сказал бы: «Нет, сэр, это невозможно, я не могу, так как это дурно». И остался бы непоколебим, как звезда в небесной тверди. Что же, и у вас есть власть надо мной, и вы можете причинить мне боль, и все же я не смею показать вам, где я уязвим, из опасения, что вы, как ни расположены ко мне, как ни верны, тут же отшатнетесь от меня.
— Если, сэр, у вас не больше поводов опасаться мистера Мейсона, чем меня, вам ничто не угрожает.
— Дай Бог, чтобы это было так! Вот беседка, Джейн, сядьте.
Беседка представляла собой увитую плющом нишу в стене с простой скамьей внутри. Мистер Рочестер опустился на скамью, оставив место и для меня, но я осталась стоять перед ним.
— Садитесь же, — сказал он. — Скамья достаточно длинна для двоих. Ведь вы же не боитесь занять место рядом со мной, правда? Что в этом дурного, Джейн?
Вместо ответа я села, чувствуя, что отказаться было бы неразумно.
— А теперь, мой дружок, пока солнце пьет росу, пока все цветы в этом старом саду пробуждаются и разворачивают лепестки, а птицы улетают искать завтрак для своих птенцов на лугу среди тернов и ранние пчелы летят за первым взятком, я изложу некий казус, который извольте считать вашим собственным. Но прежде посмотрите на меня и скажите, что чувствуете себя свободно и не опасаетесь, что я грешу, задерживая вас здесь, а вы грешите, оставаясь со мной.
— Нет, сэр. У меня спокойно на душе.
— В таком случае, Джейн, призовите на помощь свою фантазию и вообразите, будто вы больше не благовоспитанная,
