Враги уничтожены. Путь расчищен, и молодой царь весь кипел и горел жаждой деятельности.
– Да, путь велик, – произнес Петр, – я уготовил его… Да шествует новая Русь по этому пути. Пусть не увижу я плодов, посеянных мною. Я подобен арабу, что посеял финиковую косточку. Он не дождется плодов при жизни, ибо косточка финика произрастает через сто лет. Но благословят поздние потомки труды его, отдыхая в зной полдневный под тенью пальмы и вкушая плоды его во время жажды и голода.
– Прав ты, государь, – промолвил захмелевший Ромодановский, – но много еще борьбы предстоит…
– Мы победим, Петр Алексеевич! – воскликнул Меншиков.
– Да, мы победим, – сверкая глазами, сказал Петр, – мы победим и раздавим гадов, что шипят на нас…
И вдруг в тишине ночи раздался тяжелый удар колокола.
– В Новодевичьем, – произнес Шереметев.
– Ах, мы, басурманы, – засмеялся царь, – ведь это благовестят к утрени.
Он перекрестился.
Но не успел он кончить крестного знамения, как послышался второй, третий удар – беспорядочные, нестройные, оглушающие…
Судорога прошла по лицу царя. Гости встали бледные, встревоженные…
– Это набат! – воскликнул отрезвившийся Ромодановский.
– В Новодевичьем… Царевна Софья… – проговорил Меншиков.
– Она, опять она! – громовым голосом закричал царь. Частые судороги забегали по его лицу. – Туда, в монастырь, скорей, – продолжал он. – Данилыч, зови караул, – обратился он к Меншикову. – Князь, скорей сани!
Меншиков и Ромодановский бросились вон. Через несколько минут вереница саней уже неслась через Москву-реку. С заряженными ружьями беглым шагом следовала за ними рота Преображенского полка.
Между тем, с большой колокольни Новодевичьего монастыря все лился и лился беспорядочный, гулкий набат и разносился по спящей Москве… То неустанно работал, побужденный таинственным гласом, пономарь Тихий.
4Отчаянные призывы колокола смолкли. Испуганное население монастыря толпилось у оскверненного храма. Все были напуганы. И не зная, кто были ночные разбойники, и сколько их, и какая еще была их цель, кроме ограбления храма, все были охвачены ужасом при мысли о гневе страшного царя, когда он узнает, как небрежно охраняется обитель, где заключен его злейший враг – сестра.
И когда бешеные удары потрясли ворота, все сразу примолкли и сгрудились в тесную толпу.
Старый протопоп с крестом в руке неподвижно, как изваяние, стоял на паперти собора. Испуганные сторожа не смели подойти к воротам. Удары учащались. Слышались требования открыть ворота, сопровождавшиеся бранными словами. Вот наверху ворот показалась чья-то стройная фигура. Мгновение – и неизвестный, повиснув на руках, ловко и легко спрыгнул на монастырский двор.
Это был Меншиков. В ту минуту раздался его властный голос.
– Эй, вы! – кричал и ругался он. – Открывайте! Царь у ворот!
Для тихой обители приезд грозного царя был также страшен, как и неожиданное нападение. Но противиться не смели, и ворота широко распахнулись перед неожиданным гостем.
Бурей влетел царь Петр.
– Сестра! Что сестра?! – закричал он, выскакивая из саней и бросаясь на паперть.
– Сестра твоя, инокиня Сусанна, благочестивый государь, – весь дрожа ответил старый протопоп, – в келье своей. Это тати осквернили дом Божий.
Петр облегченно вздохнул.
В сопровождении свиты царь прошел в церковь. Вид разгрома поразил его. Сдвинув брови, он быстрым взором окинул церковь, посмотрел на поле. Вышел на паперть и при свете многочисленных фонарей внимательно осмотрел каменные плиты. Затем так же внимательно осмотрел притоптанный около церкви снег. Легкая улыбка появилась на его губах.
– Федор Юрьевич, – обратился он к князю Ромодановскому, выпрямляясь во весь свой огромный рост. – Смотри, сколько воску накапали тати. Слышишь? Завтра вели хватать всех на базарах, рынках, улицах, у кого кафтан будет воском закапан. Понял? И всех представишь мне.
Ромодановский наклонил голову, глубоко пораженный простым, но метким замечанием царя.
– Ну, а чего вы трезвонить стали? – спросил царь, обращаясь к протопопу.
– Милость Божья, – ответил протопоп, выдвигая вперед Тихого. – Вот сей пономарь поведает тебе, великий государь, что случилось.
Тяжелый испытующий взгляд царя остановился на бледном, истощенном лице Спиридона.
– Говори, – произнес царь.
По мере рассказа Спиридона прояснилось суровое лицо царя.
«Нет, этот не лжет», – мелькало в его уме.
– Добро, – произнес он, – я не забуду тебя… Выдать ему из монастырской казны полста рублей серебряных, – обратился он к игуменье.
У игуменьи вытянулось лицо при такой огромной, по тогдашним понятиям, сумме. Но она низко поклонилась царю.
Царь с легкой усмешкой смотрел на нее.
У Тихого дух захватило. «Вот он, Бог-то! – пронеслось в его голове. – Не пропала молитва». И он упал к ногам царя.
– Возьми его в Архангельский собор, – докончил царь, обращаясь к Ромодановскому.
На другой же день на царский двор была пригнана добрая сотня людей, чьи кафтаны оказались закапаны воском. Царь сам допрашивал их. Его гневные вопросы, его страшный, грозный взгляд скоро заставили сознаться виновных, и все они были жестоко наказаны.
Спиридон Тихий, разбогатевший благодаря царской милости, доживал свой век в старших дьячках Архангельского собора, любуясь на сытых и здоровых жену и детей, и по-прежнему славословя Бога.
Ф. Зарин-Несвицкий
Начало флота
Необычайно праздновался день новолетия 1 сентября 1692 года при московском дворе. Юный царь, его мать, жена, приближенные и весь двор встретили праздник на берегах Переяславского озера, в 120 верстах от Москвы. День начался торжественным парадом в честь устроенного маленького флота, продолжался пиршеством и закончился поздно вечером «огненной потехой», как называли тогда фейерверки. Веселился и ликовал народ, глядя на невиданные зрелища. Но еще больше радовался виновник торжества – царь Петр. Он с гордостью любовался, как красиво и плавно разрезали воды озера корабли, как ловко справлялись со своим делом недавно набранные матросы. Мечты Петра сбывались – начало русскому флоту было положено.
До Петра I в России флота не существовало. Правда, при царе Алексее Михайловиче попытались создать парусный флот на Каспийском море. Но первый же выстроенный там корабль «Орел» был сожжен во время бунта Стеньки Разина. Московское государство по-прежнему довольствовалось небольшими неуклюжими парусными лодками, со скоростью черепахи передвигавшимися при попутном ветре и совершенно беспомощными при противном или боковом ветре. О заграничной торговле и морских походах при таких обстоятельствах, конечно, нечего было и думать.
Архангельский собор
В Петре I любовь к воде, к флоту проявилась рано. Еще мальчиком, гуляя однажды по селу Измайлову со своим другом голландцем Тиммерманом, обучавшим его арифметике и геометрии, Петр обратил внимание на старый заколоченный амбар. Ему объяснили, что здесь сложены старые негодные вещи жившего некогда в Измайлове его дяди – Никиты Ивановича Романова. По приказанию юного царя двери открыли, и он среди кучи хлама увидел какую-то странной формы лодку.
– Что это такое? – спросил Петр.
– Английский бот, – ответил Тиммерман.
– Для чего он служит? Чем лучше наших лодок?
– Он может ходить под парусами не только при попутном ветре, но и против ветра.
– Против ветра?.. Быть не может!.. Надобно посмотреть.
– Он поврежден, – осмотрев ботик со всех сторон, сказал Тиммерман. – Его надо починить,
