Однажды государь прибыл в Смоленск для казни взбунтовавшихся стрельцов. Когда преступники были уже подведены к плахе, из толпы народа к ногам государя бросилась игуменья Смоленского монастыря Марфа с громким воплем о помиловании. Царь смягчился душою от этой неожиданной мольбы, подал рукою знак остановить казнь и отменил ее. Ощущая сладость прощения и желая отблагодарить Марфу, царь приказал, чтобы она требовала от него, чего пожелает, и что он все исполнит. Марфа просила воздвигнуть в ее обители вместо деревянной каменную церковь, что и было сделано.
Переезжая в Петербург, Петр перевез из Москвы много святынь в виде православных чудотворных икон. Так перевез он знаменитую Казанскую икону, свою келейную – Нерукотворенного Спасителя, находящуюся поныне в «домике Петра Великого» на Петербургской стороне, «Знамение» Царскосельскую, «Всех скорбящих Радость».
Но, как всегда бывает с людьми страстного характера, несочувствие Петра к набожности древнерусского характера выразилось в формах чересчур резких, иногда непристойных и даже не остроумных.
Зима
Петр I и патриарх Адриан
Так, Петр учредил «всешутейший и всепьянейший собор», во главе которого поставил бывшего своего учителя, пьяницу Никиту Зотова с титулом патриарха Иренбургского, Яузского и всего Кокуя. Членам этой шутовской компании были розданы имена экклезиархов, дьяконов и т. д. Сам Петр принял на себя должность протодьякона.
Понятно, что такие поступки сильно возбуждали против Петра и его серьезных реформ ту часть русского общества, которая чтила старину. И дело дошло наконец до того, что его некоторые считали антихристом. К чувству оскорбления национального достоинства, раздраженного и задетого неуместными придатками реформ Петра, присоединялась и великая экономическая тягота, так как реформы, особенно военная часть, требовали громадных расходов. Помимо издержек на военное дело, дорого стало русскому народу и построение Петербурга, к которому сгоняли плотников, каменщиков и разнообразных мастеров.
Не в одной среде старой родовитой Москвы, крепко привязанного к старине служилого сословия и являющегося всегда консервативным элементом духовенства, осуждалась деятельность Петра и вызывала тяжелое чувство. В скорости, с какой Петр преобразовывал Россию, было, конечно, что-то непосильное народу, который напрягался из последних сил.
Насколько правительству приходилось быть изобретательным в собирании денежных ресурсов с народа, видно, например, из указа о гробах от 15 января 1705 года. Велено было отобрать дубовые гробы по цене, под страхом наказания не приславшим. Собранные продавать по цене вчетверо. Если принесут покойника в дубовом гробу без указанного ярлыка, допрашивать.
Поборы натурою были постоянно. Монастырский приказ, ведавший по смерти патриарха Адриана церковными делами, духовенство, монастыри и их имения постоянно должен был доставлять на государственные надобности крупные средства. В 1705 году последовал указ архиереям и настоятелям монастырей давать жалование «против прежних дач с убавкою», и очень значительной, «а в архиерейских домах всяких чинов людям» давать половину, а «другую половину сбирать в Монастырский приказ на дачу жалованья ратным людям».
В Москву с монастырей требовали лошадей на смотр, не годятся ли для военного дела, требовали каменщиков, кирпичников, столяров, кузнецов и печатников и денег, денег, денег для корабельной стройки, для верфей, для войн. В 1707 году Петр, нуждаясь в деньгах для войны, дал приказ прислать в Москву из архиерейских домов и монастырей серебряную казенную посуду, оправленную серебром сбрую и ломаное серебро, кроме освященных сосудов и церковных вещей.
Что силы населения были истощены, видно, например, из того, что сочувствовавший реформам Петра новгородский митрополит Иов пишет государю челобитную с просьбой освободить его от посылки плотников на Воронежскую верфь, а позже говорит о невозможности выслать деньги: «У меня денег нет. Да освободит великий государь нас от такого несносного и невозможного даяния».
Вот на почве этого экономического изнурения и всякое неудовольствие духовной, так сказать, стороною реформы принимало болезненное направление, выражавшееся хотя бы в признании Петра антихристом.
Жаловались даже солдаты, жаловались горько. Сохранилось интересное подметное письмо 1716 года.
«Уже-де тому 15 лет, как началась война со шведом. Нигде мы худо не сделали и кровь свою не жалеючи проливали, а и ныне себе не видим покою, чтобы отдохнуть год или другой. Жен и детей не видим. Сравняли-де нас с посохою, как пришел из кампании, из лесу дрова на себе носи, и день и ночь упокою нам нет… Уже чрез меру лето и осень ходим по морю, чего не слыхано в свете. А зиму также упокою нет на корабельной работе, а иные на камнях зимуют, с голоду и холоду помирают. А государство свое все разорил, что уже в иных местах не сыщешь у мужика овцы».
Конечно, Петр сознавал это недовольство населения, которому в государственных видах должно было напрягаться до последней возможности. Он глубоко страдал, видя непонимание своих стремлений, своей жажды быстро, гигантским шагом двинуть Россию вперед. И особенно тяжело ему было видеть несочувствие себе в лицах, стоявших на высоте, всеми видных, задававших общий тон. А первым из таких лиц был патриарх.
Глубокая внутренняя рознь была между Петром и последним русским патриархом Адрианом. Петр не принимал от него того, что принимал от совершенно неизвестных ему лиц. Выше было рассказано, как смоленская игуменья Марфа вымолила у Петра избавление от казни стрельцов. Патриарх Адриан в Москве, помня древнее право святителей московских печаловаться за опальных, пришел в застенок с иконою Богоматери на руках и молил царя о пощаде стрельцов. Петр не принял его печалования.
– Зачем ты здесь! – закричал он. – Скорее уходи и поставь икону на свое место! Знай, что я не меньше твоего чту Бога и Его Пречистую Матерь, но мой дом и истинное благочестие обязывают меня заботиться о народе и карать злодеяния, ведущие к общей гибели.
Сперва Адриан резко осуждал иноземные обычаи, вводимые царем. Но скоро должен был замолчать. Последнее время он жил безвыездно, ни во что не вмешиваясь, под Москвой, в своем любимом Перервинском монастыре.
Народ был этим недоволен и говорил: «Какой он патриарх? Живет из куска, бережет мантии да клобука белого, затем и не обличает».
В этом безучастии патриарха Петру виделось пассивное сопротивление своим реформам. Он казался Петру как бы сосредоточением недовольства всей страны. Пусть он сейчас молчал. Он или его преемник мог заговорить. А Петр знал, что в случае резкого осуждения патриархом реформ выйдет еще более хлопот и недоразумений, чем с Никоном. Когда Адриан в 1700 году умер, Петр, не уверенный в том, что найдет среди высшего духовенства лиц, безусловно сочувствующих его преобразованиям, решил повременить с выбором нового патриарха. Начавшаяся Шведская война дала ему повод продлить переходное положение под тем предлогом, что ему не достает душевного спокойствия, необходимого при
