Он замолчал, а затем, не успев даже сам удивиться своим словам, неожиданно добавил:
— Господь через нас постигает себя, и мы должны сделать все, чтобы он в себе не разочаровался.
Оставшись через минуту в своей каюте один, Невельской рухнул на узкую кровать и прижал холодные, словно чужие ладони к пылавшим щекам. Теперь — именно в этот момент — огромное по своей сути политическое и даже историческое событие зависело уже не от него, не от адмиралов из Петербурга и не от великих мира сего, окружавших престол, но от группы совсем еще молодых, неопытных и ничего пока ни в политике, ни в самой жизни не понимавших людей. Он знал, что ему удалось достучаться до них словами о величии подвига, ибо помнил самого себя восторженным выпускником Морского корпуса, однако на сердце у него каменной дланью лежало то, чего он им не сказал: даже в случае их полной поддержки и самоотверженного труда оставалась большая вероятность неудачи всего предприятия. Одному Богу было известно, существует ли в устье Амура судоходный фарватер, и, если он существует, его еще требовалось найти, причем в катастрофически сжатые сроки. В противном случае судебное разбирательство становилось неизбежным.
3 глава
Следующим утром на судне поднялась невозможная суматоха. Разгрузку «Байкала» необходимо было провести как можно скорее, поэтому Невельской приказал не занятым в ней офицерам съехать на берег, а освободившиеся каюты использовать в качестве подсобных помещений. Команды штрафников, прибывающие из Петропавловска, решено было оставить на борту, чтобы не возить их туда и обратно с неизбежными потерями времени, однако в матросском кубрике места им всем не хватало.
— Совсем одурели! — шипели офицерские вестовые друг другу. — Каторжан в каюты селить!
Но приказ командира не оставлял им ни малейшей возможности ослушания. Все это нелепое племя слуг, так долго отличавшееся от остальных матросов своим выгодным положением при господах, теперь суетилось пуще всей команды во время авральных работ, ссорясь из-за лишнего сундука, толкаясь в узких проходах, мешая один другому и пускаясь то и дело в крикливые пустопорожние разговоры. Господские вещи, твердо лежавшие на своих законных местах по каютам почти целый год, вступили против них в заговор и никак не желали прилично собраться и переехать на сушу, где непременно, по мнению вестовых, все было труха, непорядок и разруха.
Невельской у себя в каюте, разумеется, слышал эту суматоху и перепалки, но не обращал на них особенного внимания. Он тщательно изучал восточное побережье Сахалина, нанесенное на карту еще Крузенштерном. Насколько можно доверять этой карте, он пока не знал, и огромный сам по себе авторитет Крузенштерна все же не мог в одиночку противостоять опасности посадить «Байкал» на какую-нибудь неуказанную мель, потеряв при этом судно, а вместе с ним — и все дело в самом его начале.
Отвлекла Невельского от карты слишком уже назойливая возня за дверью. Что-то упало там несколько раз, чертыхнулось, потом зашипело и стукнуло.
— Чего тебе? — раздраженно спросил он, открывая дверь каюты и строго глядя на своего вестового, который склонился над парой стоявших у порога командирских сапог.
— Вот, ваше высокоблагородие! — стремительно выпрямился тот. — Принес! Умаялся, пока чистил. Где это вы вчера так изгваздались — даже представить боюсь.
— Поди прочь, — отмахнулся от него Невельской. — Не до тебя совершенно.
— Слушаюсь! — вытянулся вестовой и побежал к трапу.
На палубе над головой командира послышались истошные крики.
— Что это там? — поморщился Невельской.
— Тяпкин с Андреевым офицерский рундук поделить не могут. — Вестовой замер у трапа, ожидая распоряжений насчет шума, но их не последовало.
Командир «Байкала» повернулся, чтобы вновь уединиться над картой в своей каюте, и в этот момент сапоги, оставленные вестовым на пороге, ожили. Точнее, ожил правый сапог. Ни с того ни с сего, безо всякой качки он вдруг зашатался из стороны в сторону и начал заваливаться набок. Невельской поднял вопросительный взгляд на вестового, однако тот лишь развел руками. Лицо его разом вместило не просто различные, а взаимно исключающие переживания — на нем одновременно отразились непонимание, испуг и вместе с этим — готовность немедленно отовраться.
Из голенища упавшего сапога высунулась идеально круглая кошачья голова.
— Он сам! — тут же объявил вестовой и для наглядности даже изобразил рукою, как именно кот мог забраться в капитанский сапог. — Ваше высокоблагородие, такой ловкий гад, я и не заметил!
— Перестань врать. Я слышал, как ты с ним возился.
Лицо вестового, подобно послушной кукле из ярмарочного вертепа, мгновенно переменилось, приноравливаясь к новым обстоятельствам, и вот он уже был готов поведать всю правду как на духу — только бы командир видел его рвение.
— Каюсь, ваше высокоблагородие, лукавый попутал. Думал, не догадаетесь вы.
— Ты зачем его сюда притащил? И почему в сапоге?
— Ну, он вроде как сам туда влез. Погреться решил, или еще что… Будто бы ненароком. А вы бы его себе в каюту забрали… Такая вот была диспозиция.
— Да зачем же?! — потерял терпение Невельской.
— Затем, что сожрут! — вытянулся матрос, прибегая к самой сильной своей карте.
— Сожрут? — Командир озадаченно посмотрел на судового кота Марсика, который выбрался из сапога только наполовину, однако в середине этого действия, видимо, расхотел и теперь лениво жмурился на капитан-лейтенанта единственным своим глазом.
— Точно так, ваше высокоблагородие! — подтвердил вестовой. — Он за поход вона как раскормился, жирный, что твой барин, прости меня, Господи, а у каторжных глаз голодный. Я такой глаз хорошо знаю. Моргнуть не успеем — сожрут… А не сожрут, так придавят. Жалко животное, ей-богу. Он вон каким зверем стал. Даром, что ли, в такую даль его завезли? Кругосветный кот все ж таки, не шутка. Пусть у вас посидит, ваше высокоблагородие… Одно место и осталось на судне спокойное — что ваша каюта.
Невельской склонился к вальяжно развалившемуся коту, вынул его из сапога и подул ему в морду. Марсик прищурил глаз, но попытки сбежать из командирских рук не предпринял. Он, вообще, любил, когда его носили по кораблю. Ходить ему было непросто.
— Ладно, пусть остается. Он не мешает.
— Вот спасибо, ваше высокоблагородие! — обрадовался вестовой, бросаясь к трапу.
— Только вот еще что, — снова остановил его командир. — Я уж говорил тебе не называть этих людей каторжниками. Сожрут, не сожрут, но зарезать, обидевшись, могут. У них тут нравы простые.
— Так точно! Уяснил!
— Стой, говорю. Ты насчет Завьялова распорядился?
— Не извольте переживать. Мне по два раза повторять не надобно.
— Ошибаешься, братец. Вот как раз тебе-то и надобно
