Матросы пришли в движение. Руки их скользили по мокрому от ливня и забортной воды якорю. Махина не поддавалась, баркас раскачивало все сильней, снося с точки сброса.
— Навались! — перетянутым голосом захрипел кто-то из общей кучи, облепившей железную громадину на корме. — Сама пойдет!
Якорь, заскрежетав по дереву, сдвинулся с места, и сверкнувшая в этот момент молния выхватила из небытия застывших посреди моря людей. Все они в своем невероятном усилии обратились как бы в одно существо — стали единым целым не только с якорем, но и с баркасом, и с морем, и с низко нависшим небом, и даже с осветившей их молнией. Все они были одно. И это одно было вечным.
Якорь на мгновение тяжело завис над лизнувшей его волной, а затем без звука ушел в нее, как будто его и не было. Освободившийся от гигантского бремени баркас подпрыгнул. Матросы повалились друг на друга, Митюхин уронил за борт факел и, потеряв равновесие, наступил прямо в канатную бухту. Удар грома заглушил жалобный крик, но уже в следующее мгновение хлипкое тело Митюхина швырнуло на корму, разбрасывая в стороны остальных. Якорный канат, обхвативший его ногу, стремительно тащил его за борт, и, если бы не Завьялов, который успел хватануть топором по натянутому в струну канату, незадачливой жизни Митюхина пришел бы конец.
— Ух ты, — выдохнул лейтенант Казакевич, глядя на белые в свете полыхнувшей молнии выпученные глаза матроса, не успевшего даже сообразить, что с ним произошло.
— А якорь-то — тю-тю, ваше благородие… — негромко сказал кто-то за спиной старшего офицера.
Невельской на известие о потерянном якоре отреагировал крайне жестко. Не дослушав доклада от Казакевича, он бросился к Завьялову и схватил его за рубаху на груди.
— Линьками запорю! На рее вздерну! Ты понимаешь сам, что натворил?!
Голова штрафника ходила из стороны в сторону, однако он почел за лучшее на вопрос командира не отвечать.
— Геннадий Иванович, он человека спас, — подал голос старший офицер.
— Он больше полусотни человек погубил! — еще громче закричал Невельской. — И все предприятие!
— Дождемся утреннего прилива, — продолжал увещевать Казакевич. — Расклепаем плехт, завезем его и стянемся. А в ночной отлив можно будет еще верпами попытаться.
— А если не дождемся?! — Невельской в ярости с такой силой рванул рубаху Завьялова, что она с треском разорвалась, а в руке у командира остался клок промокшей насквозь ткани. — Тогда как?! Что, если нас в ближайшие полчаса разобьет? Сколько мы тут продержимся без корабля?! Без припасов! Не гиляки, так беглые каторжники под топор пустят. Да он нарочно это сделал! К брату своему нас всех захотел привести!
— Это невозможно, Геннадий Иванович. Откуда же ему было знать, что Митюхина за борт потащит?
Невельской остановился в своей безудержной ярости, словно с огромного ходу наскочил на мель. Обведя пылающим взглядом столпившихся вокруг него матросов, он невероятным усилием обуздал своего вырвавшегося на волю внутреннего зверя и помотал головой:
— Не стоять… Разойтись всем… Правый становой готовить к расклепке. А ты… — Он снова посмотрел на Завьялова. — Под замок его. И чтоб глаза мои тебя не видели. Молись, подлец, чтобы корабль до утра не развалился. Иначе я тебя вместе с ним утоплю!
Когда Завьялова увели, Невельской заметил, что до сих пор сжимает в правой руке клок его рубахи. Раскрыв ладонь, он увидел в тряпке неказистый самодельный крестик с оплавленным Христом.
Вода между тем начала прибывать. Транспорт било о кочковатое дно, и с каждой минутой все сильнее казалось, будто следующий удар станет последним. «Байкал» ходил ходуном, как эпилептик в тяжелом припадке, но, очевидно, Завьялов по слову командира все же молился в своем заточении, и молитвы его в ушах Бога были хороши.
Утром 20 июня, после шестнадцати часов утомительных трудов, во время которых ни один человек на борту ни на минуту не сомкнул глаз, шестивесельный баркас под командованием лейтенанта Казакевича при тихом ветре с берега завез второй становой якорь, и жестоко потрепанный транспорт сошел с мели.
Отойдя от злополучной банки на глубину примерно в двенадцать метров, Невельской приказал встать на верп и, не дав никому отдыха, отправил на берег шлюпку и байдарку с лейтенантом Гревенсом и подпоручиком Поповым. Среди матросов особой борьбы за место в береговой команде на этот раз не случилось. Люди так вымотались, что танцующие девушки могли порадовать их только в глубоком и беспробудном сне. Одному Невельскому было плевать на усталость. Обнаруженный за день до этого пролив, из-за которого «Байкал» едва не потерпел крушение, мог оказаться частью Амурского лимана, и мысль, что это возможно, не оставляла в сердце командира ни жалости, ни эмоций — вообще никаких обыкновенных человеческих чувств.
5 глава
К вечеру, впрочем, чувства вернулись. Они сплелись в тугой змеиный клубок и обратились в одно — в чистую, без примесей, ничем не замутненную ярость. По причине поднявшегося часам к пяти северного ветра «Байкал» отступил под паруса. Невельской уже не мог рисковать потрепанным за прошлую ночь транспортом и дал приказ отойти на время подальше от прибрежных мелей. Однако переждать ветер не удалось. Вскоре он так засвежел, что вернуться к берегу за шлюпками не представлялось возможным. Всю ночь корабль продержался под парусами, лавируя в море. Невельской, не в силах узнать ответа на свой вопрос о найденном сутки назад проливе, крушил посуду и мебель в своей каюте.
Судьба неопытной молодежи, оставленной ночью в диких местах, не слишком занимала его. Он злился на природу и провидение, словно бы сговорившиеся вот уже вторые сутки не подпускать его к тому, о чем он так жаждал узнать. Звери, беглые каторжники, гиляки, англичане, китайцы, даже самый шторм, в котором могли погибнуть утлые гребные суденышки, если бы вдруг отважились последовать за ушедшим в море «Байкалом», — все это, несомненно, грозило множеством опасностей молодым офицерам и ушедшим с ними матросам, но беспокоило Невельского лишь отчасти. Главной и целиком поглощавшей его яростной мыслью был пролив.
Наутро ветер еще усилился, поэтому штурман не сумел скрыть своего удивления, услышав твердый приказ командира.
— Геннадий Иванович, я разделяю, разумеется, ваше беспокойство насчет оставленных на берегу людей, однако при таких обстоятельствах возвращаться туда нельзя. Погубим корабль.
— Держим на Сахалин, — повторил Невельской. — Лот бросать каждые десять минут.
— Но… взгляните на небо. Тучи кругом. Вряд ли погода переменится. И скорость при таком ветре…
— Я все понимаю про скорость, Александр Антонович, — оборвал штурмана командир. — Мы потихоньку пойдем. Насколько возможно.
После полудня ветер начал стихать и отходить к югу. Сделалось ясно. Пользуясь этим, «Байкал», успевший немного подкрасться к Сахалину, распустил наконец зарифленные по причине штормового ветра паруса и направился прямо к берегу. Около восьми часов вечера
