– Сумасшедшая! – вскричал он, бросился к Хельге, пытаясь вырвать кинжал из ее рук, они упали, начали бороться, покатились по окровавленной траве…
Все дальнейшее покрыла мгла неистовства, которая напрочь растворила в себе и здравый смысл, и рассудительность, и правила приличия, оставив лишь первобытный плотский инстинкт, без которого жизнь на Земле стала бы бессмысленной…
Совсем опустошенный Рерик, который чувствовал себя виноватым перед всем белым светом, а в особенности перед своей невестой, довез Хельгу до опушки леса, откуда уже были видны валы Русии. Ее араба они так и не нашли. Скорее всего, умная лошадь давно прибежала на конюшню.
– Иди, – сказал он тихо, стараясь не смотреть на Хельгу. – Скажешь, что тебя сбросил конь…
– Не учи меня, как врать Ингварю, – ответила она устало. – Мне не впервой. Будь здрав, любимый…
Хельга пошла по тропинке, шатаясь, как пьяная. Она отдала Рерику все, что у нее так долго копилось внутри, – без остатка…
Конечно же, возвращение Рерика в город с головой огромного вепря стало выдающимся событием. На страшного зверя сбежались смотреть и стар, и млад. Старшая дружина и молодые «волки» прокричали Рерику троекратную «исполать»[97] и загромыхали мечами о щиты. На поляне за валами были постелены грубые домотканые холсты, хакан приказал достать из своих личных погребов две бочки мёда и столько же доброго пива, а что касается закуски, то каждый нес то, что у него было дома.
Моше бен Сахл смотрел и дивился; что это за народ такой?! Отправляется дружина в дальний поход – столы ломятся от различных яств и напитков, люди гуляют и веселятся, будто вои идут не на кровавую сечу, а на приятную прогулку, возвращаются мужи домой – опять то же самое, несмотря на потери. Моше еще не слышал в Русии женского воя, который в его народе всегда бывает после потери кормильца.
Все пьют на пиру за троих, едят за четверых, поют на разные голоса, – да так складно и красиво! – пляшут до упаду и славят своих богов.
Вот и сегодня – кажись, эка невидаль, молодой витязь срубил голову вепрю. Да, зверь огромный, злобный, подвиг знатный, но причины устраивать пир горой совсем не наблюдается. Ан нет, опять русы пьют-гуляют, водят хороводы, будто на большой праздник, и величают Рерика, которого усадили рядом с хаканом.
Да что русы! Берберы – и те стали почти как местные; сидят на корточках и вместо любимого ими бедуинского черного чая с добавлением хабака[98] или мармареи[99] пьют хмельное пиво и пытаются подпевать русам. Гляди, им так здесь понравится, что они попросятся в дружину хакана…
Руяр с виду казался веселым и беспечным, но на душе у него кошки скребли. Он был уже далеко не молод, и не за горами тот день, когда ему придется переступить границу Нави. Хакан готовился передать сыну Ингварю знак своей власти – инкрустированный золотом клевец[100], украшенный самоцветами, которые подарил его отцу сам василевс Византии. Руяр знал, что когда наступит время выбора повелителя Русии, большинство старейшин и волхвов будут на стороне Ингваря.
Да вот незадача: всем хорош его отпрыск – и воин храбрый, и силушкой не обижен, и красотой, и статью, да и умом тоже, но что касается победных походов на врагов, тут и начинается закавыка; раз, два – и обчелся. Когда молодые «волки» ходили в набеги, Ингварь большей частью занимался неотложными хозяйскими делами (что, конечно, тоже очень важно!), но ведь главный волхв должен вручить регалии хакана лучшему воину.
А кто в Русии на данный момент самый наилучший? Полянин Рерик! Его и прокричат гриди и мужи, не говоря уже про «волков». И их слово будет главным. Им нужен воевода – сильный, смелый, удачливый. Коим Рерик, несомненно, и является.
Единственное, что спасало положение, было то, что Рерик, во-первых, не коренной уроженец Русии, а во-вторых, происходит не из знатного рода. Но это утешение слабое. Когда дело дойдет до выбора, знатность и заслуги родителей отойдут на задний план. Руяр знал, как относятся к полянину гриди. Рерик настолько блистательно владел мечом, что его просто боготворили…
Пир продолжался. Все шло своим чередом. Лишь Рерик был сумрачным, хотя и пытался изображать веселье. Из головы не выходила Хельга. Да лучше бы ее вепрь сожрал! Как теперь смотреть в черные искристые глаза Гюзели?!
Хельга время от времени с ненавистью посматривала на Ингваря. И этот человек – ее муж! Которому она должна покоряться всецело. Боги, как она могла изменить Соколу?! Будь проклят тот час, когда она оказалась на ложе Ингваря!
Что касается Моше бен Сахла, то он отбросил глубокомысленную важность и напыщенность ученого сайида, которого ему уже надоело изображать, пил добрый мёд в больших количествах, ел все, что ему подавали, и непринужденно болтал с веселыми девицами.
Когда наступил вечер, в какой-то момент ему показалось, что он вернулся на много лет назад, к цыганскому шатру. В пламени костра вдруг появилось лицо приемной матери, и из глаз Моше бен Сахла, беспринципного кордовского лазутчика, готового совершить любое злодеяние, если того потребует Иегуда ибн Абитур, полились слезы. Одна из молодок заботливо промокнула влажные глаза Моше подолом и увела его в заросли орешника – чтобы утешить.
Глава 16. Судебный поединок
Ахмад Синджибу был непреклонен. Он стоял, как скала. Никакие доводы и уговоры не могли сломить его упрямство. Возможно, причиной тому было огромное облегчение, которое он испытал, когда узнал, что на честь его дочери никто не покушался. Это значило, что Гюзель по-прежнему очень ценный товар и какой-то безродный рус ей не пара. В женихах его дочери ходили сыновья самых знатных хазар, которые предлагали за нее баснословный выкуп.
А что может предложить рус? Ах, он знатный воин! Да таких «знатных» среди гвардейцев-ларисиев кагана пруд пруди!
– Вы должны вернуть мне дочь! – горячился Ахмад Синджибу. – Меня оскорбили в лучших моих чувствах! И потом, погибли мои воины!
– За воинов мы заплатим виру[101], – спокойно отвечал Руяр. – В накладе не останешься. А что касается Рерика, то он имеет полное право сделать твою дочь даже не женой, а наложницей. Так поступил бы любой из твоих воинов, так может поступить и он. Рерик в своем праве, и никто ему не указ. Даже я. Ты этого хочешь?
– Нет! Дийя[102] меня не устраивает! Но если случится такое бесчестье в отношении моей дочери, то между Хазарией и Русией будет война! Дочь тархана – это не какая-нибудь простолюдинка. При дворе кагана много моих друзей, и они не дадут меня в обиду.
– Ну, войны мы не боимся… – Руяр посуровел; он понимал, что тархан говорит правду.
Хазары в последнее время настойчиво пробовали на зуб
