— Каркаю, — закончила она вместо него, — да. Это правда, и о ней знают все. В гвардии ко мне прислушиваются, считают, что у меня хорошее чутье на засады. Что? Что ты так скалишься, Седой?
— Люблю быть правым.
— А кто не любит? Хватит, говори!
— Я думаю, — осторожно послушался он, — что у тебя в роду были ведьмы. А то и вовсе йегга[28] затесалась.
Тобиус ощутил ее страх и возмущение. Он пожил в стране, напрямую подчиненной Святому Престолу, достаточно долго, чтобы понять, с какой настороженностью тамошние люди относятся к носителям Дара. Лицензированные и патентованные маги пользовались уважением, но не любовью, а ведьмы, за которыми по сей день охотилась Инвестигация, и вовсе внушали ужас. Мало кто захотел бы быть заподозренным в родстве с одной из них.
— Конечно, нет!
— Прими совет от того, кого учили беседовать с псами Святой Церкви, — если когда-нибудь этот вопрос задаст тебе инвестигатор, пожалуйста, скажи просто "нет". "Конечно" заставит инвестигатора немедленно усомниться в твоей искренности. Мать? Бабка? Прабабка?
— Говорю же, нет!
— Ну, мало ли. Сама ты на ведьму не похожа, Дара нет, однако ведьмы редко оставляют совершенно обычное потомство, особенно если практиковали свою дикую магию во время беременности, а уж если ребенок был зачат на шабаше, да еще и не от человека, то может родиться ведьмак[29]…
— Заткнись! Заткнись! Заткнись!
Он послушно замолчал, давая Райле время, которого, стоит признать, ей понадобилось меньше, чем могло бы понадобиться кому-то с более слабым ментальным полем.
— Хочешь сказать, что я какая-то ненормальная? — спросила она наконец.
— Если ты родилась и росла в Шехвере, ты знаешь, что я хочу сказать, пани Балекас. И самая простая женщина может оказаться обаятельной, везучей и прозорливой, не обязательно для этого быть в родстве с ведьмой. Но с другой стороны… страсти. Ведьмы живут страстями, желаниями, чувствами, а не разумом. Дикая магия наделяет их сильным необузданным нравом, который передается по наследству дочерям, внучкам, правнучкам. Если я правильно угадал, ты, возможно, ворожея.
Последнее слово они произнесли вместе, и Тобиус уверился в том, что она не знала.
— Это относительно легко проверить, если хочешь.
— Да уж хочу, не сомневайся!
Волшебник негромко позвал:
— Лаухальганда.
Его сумка, лежавшая на кресле, зашевелилась, и из нее появился черный мячик, который пружинисто соскочил на пол и покатился к ложу. Однако когда Тобиус попытался его взять, Лаухальганда неожиданно громко зашипел, после чего запрыгнул к Райле на руки.
— Хм. Обычно он не так доброжелателен к чужакам… хотя красивые женщины привлекают его.
— А что он вообще такое? — спросила она, поглаживая мурчавший мячик между ушами.
— Никто не знает. То есть вообще никто, возможно, во всем мире. Я нашел его в библиотеке Академии, и даже архивариус не смог ответить на вопрос — что он такое? Лаухальганда, карты, пожалуйста. Лаухальганда, карты.
Компаньон окатил мага волной презрения и клацнул зубами, заявляя, что ничего ему не даст. Обескураженный Тобиус приоткрыл рот в изумлении и даже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы начать скандал, но неожиданно ласковая просьба Райлы возымела действие. Поворчав немного, существо раскрыло широченный рот и высунуло длинный розовый язык, на кончике которого балансировал сверток. Внутри лежала колода пятиугольных карт для игры в торжок, старых, потертых и безбожно крапленых, но все равно снабженных цветными рисунками. Когда-то Тобиус просто выиграл эту колоду, после чего промаркировал все рубашки тайнописными знаками, видимыми лишь глазу волшебника.
— Как известно, игральные карты не подходят для гадания, они лгут, но мы поступим проще. Гадала когда-нибудь?
Колода пустилась в зачаровывающий пляс, крутясь между пальцами и изящно тасуясь, — с картами Тобиус всегда был очень хорош. Он не назвал бы себя азартным игроком, но карточные игры знал и хорошо умел выигрывать, чем и кормился некоторое время после выпуска из Академии. Еще он умел виртуозно тасовать карты и даже показывать карточные фокусы, чего, впрочем, никогда не делал, ибо для волшебника это являлось одним из позорнейших занятий. Аккуратные пентагоны плясали, то разделяясь на две ополовиненные колоды, синхронно кружившиеся в пальцах каждой руки, то вновь с приятным шелестом объединяясь в одну, чтобы перелететь по воздуху туда-сюда и вновь разделиться. То, что его глаза были закрыты, ничуть не мешало волшебнику проводить свои манипуляции.
— Гадала когда-нибудь? — повторил он низким спокойным голосом.
— Нет, — с некоторым усилием ответила Райла, завороженно следившая за танцем карт.
— Неужели? — все так же продолжил маг. — Девицы обожают устраивать гадания на суженого, разве нет? Расскажи мне.
— У меня не было времени заниматься такими глупостями, — хрипловато отозвалась мечница. — Когда умерла мать, мне было тринадцать, надо было вести хозяйство. Тяжело, не до ерунды. На лавках сидели сводные братья, трое, всех накорми, всех обстирай, дом убери, корову подои, и так изо дня в день, от утренних сумерек до вечерних. А еще пряжу прясть, одежку шить… Все бы ничего, да отчим стал пить. Он неплохой был, мать любил и женился, хотя с ней и меня пришлось брать, лишний рот, не родной. Но он взял, и кормил, и не обижал, но когда мать от грудной болезни померла, запил. Стал приползать домой ночью, не человек — животное, мычит, дичится, а мне его до кровати тащить, раздевать, одеялом укрывать. Спьяну он меня матери именем звал, похожи мы с лица. Смотрел на меня, а видел ее, к себе тянул, груди ее у меня искал, насилу отбивалась. Однажды сил не хватило. Тогда я не то что сейчас была, тощая девчонка четырнадцати лет. Когда отчим захрапел, я кое-как из-под него вылезла, слезы и кровь утерла, собрала узелок и по ночи из дому убежала. Не понимала, дурында, что есть в мире вещи хуже ласк пьяного мужика. Много, много хуже. Ходила по дорогам с бродягами-попрошайками, прислуживала в разных кормильнях, шинках, и даже в одном замке прачкой была. Но отовсюду приходилось убегать, потому что везде для девки одна и та же судьба уготована — везде пытаются нагнуть и поиметь. Однажды прибилась к обозу, который ехал следом за отрядом бреоникийских наемников. Тогда в Сарвасте что-то неспокойно было. Года
