Брендон тоже посмотрел на их отражения – как они двигаются и мерцают, когда ветер шевелит листья. Когда он смотрел на отражение Зилле, вода изогнула ее губы в нежной улыбке, и еще он увидел у нее на руках ребенка, черноволосого и синеглазого малыша с золотом, таящимся в глубине глаз.
А потом глаза эти изменились, сделались угрюмыми, а лицо из детского превратилось в лицо мужчины, а саму Зилле Брендон больше не видел. На мужчине этом была странная военная форма со множеством медалей, а темный подбородок был горделиво выпячен. Мужчина о чем-то думал, и думы его были жестоки и мстительны, а потом Брендон увидел пламя, бушующее пламя.
Его встряхнуло, он ахнул и повернулся к Зилле, потом снова с опаской заглянул в ручей. Пламя исчезло, и в воде снова отражались лишь два их лица.
– Что ты видел? – спросила Зилле.
Потупив взгляд, уставившись на темные камни моста, Брендон пересказал ей видение, стараясь не позволить этим образам вновь предстать перед его внутренним взором.
Зилле мрачно покачала головой:
– Не понимаю этой картинки. Но ничего хорошего в ней явно нет.
Не поднимая взгляда, Брендон сказал:
– До того как я начал бояться своих картинок, они никогда не бывали страшными – только красивыми.
Зилле успокаивающе сжала его руку:
– Я бы хотела рассказать моему отцу про эту картинку. Его учили толковать видения.
Брендон заколебался, потом махнул рукой:
– Ладно, делай как хочешь.
– Я хочу, чтобы он успокоил меня, – негромко сказала Зилле.
Они отвернулись от ручья и в молчании пошли домой, на пыльную вырубку, где стояли сбившиеся в кучку бревенчатые хижины.
Хижина Лаукаев стояла первой: изрядного размера строение с центральной комнатой, куда собирались для еды, и со спальнями по бокам. Комната Брендона представляла собой сарайчик, пристроенный к спальне его родителей, и там едва хватало места для небольшой кровати, сундука и стула. Но это была его собственная комната, а Ричи обещал, что после рождения ребенка он прорубит окошко в стене, как начали делать местные жители, когда деревня окрепла.
В каморке Брендона было темно, но мальчик был привычен и двигался у себя в комнате спокойно, словно при зажженной свече. Он улегся на кровать, не раздеваясь. Вдалеке пророкотал гром, а вместе с громом пришло эхо – негромкий, ритмичный рокот. Брендон узнал бой барабанов народа Ветра: индейцы пели свои молитвы с просьбой о дожде.
Поутру, когда Брендон проснулся, в главной комнате царила суматоха. Выйдя туда, он обнаружил, что мать кипятит воду в черном котле, подвешенном в очаге на большом крюке. Хозяйка Адамс, здешняя повитуха, суетилась, преисполненная собственной значимости.
– Это у нее первые роды, – сказала хозяйка Адамс. – Нам понадобится не раз греть котел с водой для этой индианки.
– Зилле – наша дочь, – напомнила повитухе мать Брендона.
– Черную собаку добела не отмоешь, хозяйка Лаукай. Но благодаря ее присутствию мы все живем в мире со свирепыми язычниками.
– Ничего они не… – возмутился Брендон, но мать оборвала его:
– Брендон, пора браться за работу.
Прикусив губу, мальчик вышел.
Утро было ясное. Легкая дымка витала над землей и затуманивала очертания холмов. Когда солнце поднимется повыше, дымка рассеется. Колонисты радовались и туману, и густой росе – дождя не было уже около месяца, а они хоть не давали посевам высохнуть и погибнуть окончательно.
Брендон пошел к маленькому амбару за домом – выпустить корову. Она весь день паслась вместе с другим скотом, а на закате Брендон ездил за ней на пони и приводил домой на дойку. Он насыпал пони овса, потом покормил лошадь.
Вдалеке слышался стук молотка. Хозяин Лаукай и его сын Ричи были лучшими плотниками на много миль вокруг, и у них всегда было полно заказов.
«Хорошо, что Ричи не слышал, как хозяйка Адамс обозвала народ Зилле свирепыми язычниками», – подумал Брендон. Хорошо, что там с Зилле был он. Потом мальчик оглянулся на дом. Ему не давала покоя картинка, увиденная ночью в ручье. Он боялся этого мрачного человека с жестокими мыслями, и он боялся того огня. С тех пор как он стал пытаться подавлять эти картинки, они начали делаться все более пугающими.
Когда он вернулся к дому и вошел – дверь была открыта настежь, чтобы пустить в дом свежий воздух, – мать вышла из спальни и обратилась к Ричи, расхаживавшему взад-вперед перед очагом.
– Ричи, ты нужен отцу. Зилле сейчас отдыхает между схватками. Как только ты ей понадобишься, я тебя позову.
– Эта индианка не кричит, – пробормотала хозяйка Адамс. – Это дурной знак.
Ричи вскинул голову:
– Это знак, что она индианка, хозяйка. Зилле не прольет ни слезинки при вас.
– Язычники… – хотела начать было хозяйка Адамс.
Но хозяйка Лаукай не дала ей договорить:
– Ричи. Брендон. Марш к отцу.
Ричи вылетел за дверь, не удостоив повитуху взглядом.
Брендон побежал за ним, окликнул:
– Ричи!
Тот притормозил, но оборачиваться не стал.
– Я ненавижу хозяйку Адамс! – взорвался Брендон.
Теперь Ричи посмотрел на младшего брата.
– Ненависть никогда ни к чему хорошему не приводила. В деревне всем доставалось от острого языка хозяйки Адамс. Но ее руки приносят нам живых младенцев, и с тех пор как она тут поселилась, никто не умер родами.
– А мне больше нравилось, когда тут были только мы, Лаукаи, и Хиггинсы и мы с Дейви могли играть с Маддоком.
– Тогда было проще, – согласился Ричи, – но мир меняется, так уж он устроен.
– А что, перемены – это всегда хорошо?
Ричи покачал головой:
– Когда нас здесь было только две семьи и когда пастор Мортмайн еще не наложил руку на наши песни и истории, здесь было больше радости. Я никак не могу поверить, что Господу нравятся унылые лица и что он косо смотрит на веселье. А теперь пойдем, Бран. Меня работа ждет, да и тебя тоже.
Когда Брендон справился со своей долей работы и поспешил обратно к дому, тихо ставя одну ступню перед другой, как научил его Маддок, Ричи тоже уже вернулся и стоял в дверном проеме. Солнце поднялось в зенит и заливало хижины и пыльные дворы жгучим светом. Трава пожухла, а зеленые листья потускнели.
Ричи покачал головой:
– Пока нет. Ох, ну и жара же. Глянь-ка на те грозовые тучи.
– Они каждый день ходят. – Брендон посмотрел на тяжелые тучи, клубящиеся на горизонте. – А дождя – ни капли.
Из дома донесся низкий, едва слышный стон, и Ричи метнулся внутрь. В спальне раздался вскрик, и у Брендона руки покрылись гусиной кожей, невзирая на жару.
– Боже, боже, только бы с Зилле все было хорошо!
Он сосредоточился на единственном облачке посреди иссохшей синевы – и снова увидел картинку с Зилле и тем черноволосым синеглазым малышом. И тут же и мать и ребенок изменились: мать по-прежнему была черноволосой, но белолицей, а вот малыш сделался бронзовокожим и синеглазым, и радость на лице матери была точно такой же, как на картинке с Зилле. Но вокруг светлокожей матери виднелась не
