Глава 22
Постепенно я осознавала, что поиски надо продолжать. Как будто бы вчерашняя клятва Джека была обезболивающим уколом, но его действие постепенно кончалось.
Мы с Кейт молча шли дальше, и я все думала о том, как пристально посмотрел на меня Джек, и этот взгляд придал мне уверенности. Но, как всегда, это чувство со временем теряет силу.
Я подумала, что можно просто одним глазком заглянуть в статьи, и он не узнает, а моя тревога пройдет. И все пойдет дальше своим чередом. Я не переставала думать, что произойдет, если в статьях будет что-то, чего мне не хочется видеть. Я уже заранее всякого напридумывала.
Но после прогулки мне не удалось остаться одной. Сперва был обед. Потом отец Джека настоял на походе в виски-бар на набережной. Дэйви не хотел идти, раскричался на парковке у ресторана, что хочет домой, но Джек его уговорил.
И все это время телефон был со мной. Я могла бы скрыться в туалете, скопировать адрес какой-нибудь статьи и вставить его в Wayback Machine, но что-то меня останавливало.
Бар, выбранный Тони, был красив, украшен гирляндами огней, бегущих по потолку. Он находился в бухте, но на высоком берегу, так что туман со стороны океана проплывал над вершинами утесов и медленно приближался к нам. В любой другой день я бы часами сидела и смотрела на эти облака, но тут не могла дождаться минуты, когда останусь одна.
Мы сидели внутри бара, хотя некоторые храбрецы остались снаружи. Чтобы согреться, они потирали руки, держа их над горящими свечками, дрожащими под порывами морского ветра. Из окон от пола до потолка открывался вид на бушующий пенный океан. Закат окрашивал воду красным, и на все вокруг ложился странный вересково-лиловый отсвет.
Я сидела рядом с Джеком и нервничала. Он приобнял меня за плечи, от его джемпера исходил холод. Прилив медленно приближался, линия мокрого песка поднималась по пляжу все выше и выше.
– Рад познакомиться с твоей родней, – Тони поднял бокал. – То, что твое, мимо тебя не проскочит, – сказал он с шотландским акцентом.
Я ему улыбнулась, но внутренне поморщилась. Что он хотел этим сказать?
Синтия тоже подняла бокал, засмеявшись. Они всегда так делали – чисто шотландские шуточки для своих.
Родители Джека стали болтать с папой, Кейт стояла у стойки, мы с Джеком и Дэйви сидели рядом. Дэйви бесцельно копался в телефоне – он часто так делал, кажется, даже толком ничего не читая. Доставал телефон, рылся в нем и убирал. Снова и снова. Дэйви иногда получал сообщения, но никогда на них не отвечал. Он не пишет, говорил мне Джек. Умеет, но не пишет.
Через минуту Дэйви резко поднял голову:
– Хочу задуть ту свечу, – он глядел в дальний угол зала.
– Ой, – сказал Джек тихо. – Не сейчас.
Я проследила за взглядом Дэйви. Только на одном столе горела свеча – тонкая свечка, восковые капли которой падали в старую винную бутылку. Поза Дэйви переменилась: он сидел напряженно, как собака, ждущая, когда бросят мяч.
– Это их свечка, и они хотят, чтобы она горела, – убеждал его Джек.
– Я ее потушу. – Дэйви начал вставать со стула.
Джек посмотрел на него, потом на меня, потом на сидящую пару, на той стороне зала.
– Постой, – попросил он и пошел к столику.
Я с удовольствием смотрела на его узкую талию, широкие плечи – спина выглядела как перевернутый треугольник, большие ладони.
Мне нравилась его походка, и его одежда, и как он протянул руку к тем людям, смотрящим на него. Слов я не слышала, но он показал на нас, они улыбнулись, потом кивнули с понимающим видом.
Джек вернулся со свечой.
– Это была их свеча. Так что давай, получай удовольствие.
Дэйви ответил Джеку широкой, искренней улыбкой, набрал побольше воздуха и задул свечу. Медленно вдохнул, глядя на вьющийся дымок. Запах этот будет мне вечно напоминать предрождественскую службу в церкви, когда я была маленькой: свечка, вставленная в апельсин, сотни их, задутых одновременно. Дэйви трогал остывающий воск, сминал его в шарики.
Джек повернулся ко мне:
– Где мы будем через год?
Я посчитала в уме, как всегда. Это было уже не просто время, а время: «Сколько еще до Уолли?» или «Сколько тогда Уолли будет?»
– Уолли будет семь с половиной месяцев, – сказала я.
– Быстро считаешь, – улыбнулся мне Джек. – А что делают дети семи с половиной месяцев?
Он говорил протяжно, специально для меня – низкий, тихий, доверительный голос.
– Они улыбаются, сидят, начинают есть твердую пищу.
– Интересно, какой он будет?
– Это так странно, да? Все возможно: от цвета волос до телосложения, какую еду будет любить, какой работой станет заниматься, окажется смешливым или сентиментальным, либо то и другое.
– Да уж. И еще он будет мной и тобой. Вместе. Интересно, когда он съест свой первый «Вэгон уилз»?
– Он еще может оказаться девочкой, – заметила я, хотя ощущала, что Уолли будет мальчиком. – И, кроме того, такого печенья тогда уже не будет.
Джек жил в страхе, что «Вэгон уилз» перестанут выпускать. Он состроил поддельную гримасу ужаса.
– Не говори так никогда!
– Надеюсь, он будет больше на тебя похож, – в тот момент я так и думала. С чертами Джека: его прямые темные ресницы, почти черные радужки, скромный юмор, его тревожность и нерешительность. Джек берет с собой в душ чашку кофе – так ему проще одновременно и успокоиться, и проснуться, говорил он. Как много того, что я в нем любила!
– Ни за что. Ты прекрасна, – он начал загибать пальцы. – Умнее меня, привлекательнее, круче меня.
– Я не крутая.
– Еще какая, – произнес он и, протянув руку, убрал у меня с глаз прядь волос. – Суперкрутая.
В такой интимный момент я не смогла удержаться и в последний раз перед тем, как вернуться в дом его родителей и прочитать те статьи, спросила:
– То, что мы вчера говорили, остается в силе? Про нас с тобой?
– Конечно, – сказал Джек, ни секунды не промедлив, и накрыл мою руку ладонью. Она была прохладная и чуть влажная от банки колы. Поглядев мне в глаза, он улыбнулся.
Предвестьим гибели стала эта улыбка. Похоронный звон зазвучал вечером и не прекращался до утра.
Глава 23
Год назад
– Мне очень тяжело это говорить, но рак прогрессирует.
Фраза, которую ни один врач не хочет произносить и ни один пациент не хочет слышать.
Глаза мальчика широко раскрылись, он инстинктивно обернулся к матери – как совсем недавно обернулась я к своей в этой же самой приемной.
– Что это значит? – спросила она.
– Боюсь, что лечить его можно, но вылечить уже нельзя. У него метастазы в легких, – из-за этого и кашель.
Он вырос, стал фанатом музыки, человеком шестнадцати лет, который называл себя социалистом, мог любую мелодию подобрать и сыграть на гитаре, разнести тебя в шахматы за пятнадцать минут. И этот мальчик
