– Для меня – нет. Не провал, а разбитое сердце.
– И это хуже всего, – тихо ответила Кейт.
Она сглотнула, глянув на Меза.
И тут я увидела, что, как бы ни злились они сейчас друг на друга, под их отношениями есть основа. Мез лучше других знал, как тяжело переживает Кейт свою неудачу в теннисе, хотя сам был рад окончанию ее карьеры.
У нас с Джеком этого не было. Никогда. Он ничего не знал про больного мальчика – мой самый крупный провал.
Мы не знали друг друга.
И каково это было для Кейт – признать поражение и вернуться домой? Осознать, что ей надо заняться чем-то другим. Передать эстафету и тренировать других вместо того, чтобы играть самой. Это было очень сурово для ее самооценки – как удар гильотины.
– Мой тренер по поводу неудач говорил, что просто нужно играть следующий мяч, и следующий, и следующий, пока не будет получаться лучше. Мама то же самое сказала бы. Роди ребенка, вернись в медицину – просто продолжай.
Я посмотрела на Меза, поливающего грядки, и мысленно вернулась к моменту ухода Джека.
– Уолли будет из разбитой семьи, – прошептала я.
В гараже стало так тихо, что слышно было, как вода просачивается через слои почвы, все тише и тише, потом стихает совсем.
– Разбитая семья – это какая? – спросил Мез. – В которой родители все время ругаются и никак не разойдутся? Или где мама с папой вместе никогда не жили, но оба счастливы, пусть даже с другими? Что тут разбитого?
Может быть, он прав и у Уолли все будет хорошо.
Но у меня не будет. Никогда.
Приехав домой, я сразу легла спать, хотя было еще рано. Его отсутствие – это боль, тяжесть в груди. Проверила телефон – ничего. И тут на секунду сердце сдавила тоска по маме.
Всхлипывая, я набрала сообщение «Все хреново» и отправила отцу.
«Бери пример с меня, – написал он тут же. – Научился находить в жизни положительные стороны даже в этом вашем двадцать первом веке».
Я в ответ на это слабо улыбнулась и заснула, чувствуя, как Уолли во мне крутит сальто. Мое единственное утешение – я не одинока.
Глава 38
Год назад
Всю ночь я обдумывала его просьбу, и она все так же мне не нравилась. Если бы это случилось спонтанно, если бы я просто не сдержалась, тогда все случившееся было бы менее значимо.
– Рейчел, – позвал он, когда я наутро вошла в его палату.
Мальчик выглядел лучше, – как искусственно выращенный цветок, расцветающий в теплице, – но я знала, что это ненадолго. Снаружи сыпал первый снег – большие рождественские снежинки. Снег шел в тот день всего несколько минут, а потом прекратился.
– Привет, – сказала я.
– Вы подумали?
Я встретила его взгляд. Волосы у него так и не отросли, голова была лысая, с легким пушком возле висков. Глаза остались прежними – кошачьими и удлиненными, но в остальном нельзя было узнать того мальчишку, что пришел на первый прием.
– Зачем тебе знать? – спросила я.
– Я должен знать.
– Ты не сможешь потом забыть этого. Оно останется с тобой навсегда. Изменит все, что ты делаешь.
– Рейч, я вас умоляю. Прямо сейчас моя жизнь не стоит того, чтобы ее проживать. И мне все равно, если консультант говорил иначе. Вы про мой рак знаете больше любого другого. И я хочу знать, что думаете вы. Скажите мне, прошу тебя. Пожалуйста, просто скажите. А то я совсем с ума схожу.
Я колебалась, выжидая.
– Рейч? – позвал он.
Мальчик уже слабел, просто сам еще этого не знал. Я видела признаки. Он был зависим от телефона, но стал проверять его намного реже. Непрестанно глушил колу, вопреки предупреждениям доброжелательных сестер, у него и сейчас на столике стояла недопитая открытая бутылка. В субботу вечером он пропустил трансляцию матча, потому что заснул.
В открытое окно задувал холодный ветерок. Был почти самый короткий день года. Пейзаж за окном напоминал зимнюю открытку, на земле лежал иней. Странный был вечер. Мальчик лежал в двухместной палате, вторая койка пустовала. Темноту разгонял только свет от лампочки для чтения.
Я едва могла смотреть на него – еще одна причина, по которой меня нельзя было назвать хорошим врачом. Смерть уже прокралась в палату и сидела у мальчика на коленях или рядом с ним на стуле для посетителей.
– Давайте, Рейч. Вы же знаете, что я «выдержу», или как вы там про это говорите.
Я беспомощно пожала плечами:
– Это и правда не мне решать.
– Смотрите: все вот это, – мальчик обвел круг тонкой рукой. Локоть торчал как теннисный мяч Кейт, ладони розовели. Он сильно потерял вес. – Вся эта бюрократия, больничные бумаги, те, кто должен за меня решать: закон, суды, врачи, сестры, мама, и только в конце… – Он наклонился на кровати, поднес руку, как мог, ближе к полу. Это стоило ему заметных усилий. – И только в конце я. Вот тут. И вопрос о прогнозе, который касается меня. – Я не знала, что сказать. – Так что, я прав?
– Да, – кивнула я. Ни его логике, ни его красноречию нечего было противопоставить.
Дело в том, что я и сама считала: у него есть право знать, – если он того хочет, – что его время ограничено. И врать ему – неправильно. Он имел право знать, когда «что-то» будет для него последним: повидать лучшего друга, сходить на концерт. Его последняя игра в «эрудит».
Он должен знать.
И еще я думала, что он с этим справиться. Инстинкт подсказывал мне, что сможет. А его мать слишком сильно защищает его от реальности.
Я доверяла своим инстинктам.
Он сжал губы в ниточку. Они были совершенно белые – не знаю, от анемии или от возмущения.
– Рейч, прошу вас, – давил он. – Я должен знать.
– Месяцы… месяцы…
Он посмотрел на меня, спокойный с виду.
– Сколько?
– У тебя очаги в легких и в костном мозгу. Я бы сказала, что поражена кровь. Тебе надо… в общем, надо приводить дела в порядок.
– И они меня… от чего именно я умру? – Он смотрел на меня большими глазами.
– Не стоит об этом.
– Но я хочу знать. Я должен знать, против чего борюсь. Сколько месяцев будет еще нормально?
– Два или три. А потом появится жидкость в легких.
– Это она меня и убьет?
– И опухоли в легких. Так я предполагаю.
– То есть я… я утону? – Он глядел на меня в упор. – Рейч! Мне нужно знать признаки приближения. Чтобы… попрощаться.
– Да.
– Черт, – сказал он. – Два-три месяца. А потом… потом я утону.
У него приоткрылся рот. С перепуганным видом он пытался сесть прямо.
Я не могла оторвать от него глаз. Он был совершенно потрясен, и это сделала я. Ужас окатил меня холодным душем. Обратно слова уже не возьмешь.
Мальчик смотрел на свои руки, а я, крепко зажмурившись – и впервые
