Я знал, что должен выспаться, но конечно, не мог заснуть. Дважды я звонил в госпиталь, чтобы справиться о состоянии Хелен, но они ничего толком не ответили. Операция прошла успешно? Да, она перенесла ее. Хелен выздоровеет? Ну, об этом они не могут говорить. Они дадут мне знать, если появится шанс. Я отправил телеграмму дяде Джима, единственному родственнику, с которым он переписывался. Я попросил его сообщить о произошедшем всем, для кого это важно.
К пяти утра, когда рассвет задымился в окнах, я свалился на кровать. Внезапно я понял, что ужасно устал, хотя мой мозг все еще гудел, как мотор. В моем уме проносились события последних дней: мстительный взгляд Хелен после драки Джима и Вудса; кушетка со стонущим свертком в госпитале; опрокинутый автомобиль, выхваченный из тьмы светом фар других машин; и, наконец, лицо Фрэнка Вудса в тот момент, когда он услышал о том, что в машине была и Хелен. Осознавая, что нужно встать и закрыть окно, в котором утренний ветерок лениво колышет занавеску, я внезапно уснул.
Проснувшись, я обнаружил, что комнату заливает солнечный свет. Часы на каминной полке показывали, что уже за девять. Мое тело свело, и я почувствовал себя выдохшимся из-за того, что спал в одежде. Только после холодного душа я почувствовал прилив сил, достаточный для того, чтобы приняться за намеченное ночью.
Но, подобно внезапно разболевшемуся зубу, меня снова поразило осознание того, что Джим мертв. Вместе с этим осознанием пришла и тревога за Хелен, так что я вновь позвонил в госпиталь. Они сказали лишь, что она не пришла в сознание, но, кажется, спокойно спит.
Я пошел в офис и сказал стенографистам, что они могут взять отпуск до похорон, и скрылся в кабинете. В нем я обнаружил инспектора Робинсона, спокойно читавшего корреспонденцию из стола Джима. Он спокойно встретил мой сердитый взгляд.
– Доброе утро, мистер Томпсон. Я подумал, а вдруг что-то здесь имеет отношение к делу, – он махнул рукой в сторону корзины для бумаг под столом Джима.
– Вы нашли черный лимузин? – спросил я.
– Конечно, мой дорогой, конечно! Мы нашли не только автомобиль, но и людей, находившихся в нем, но они ничего не знают об аварии. Мое первое мнение было верным, и я знал, что оно подтвердится. Фельдерсон неосторожно вел машину, увидел мост, нажал на тормоза, его занесло, и он погиб.
– Но отчего он затормозил?
– Я подумал об этом, – улыбнулся инспектор. – Все логично. На мосту есть выпуклость, и он, конечно, не захотел, чтобы миссис Фельдерсон тряхнуло.
– И он так лихо завернул, что она вместо этого вывалилась из машины, – хмыкнул я. – Все это чепуха. Я сотни раз проезжал по этому мосту, и меня совсем не трясло.
– Как бы то ни было, это не важно, – рявкнул на меня Робинсон. – Вы не можете делать из этого дурацкую загадку. Мистер Фельдерсон внезапно ударил по тормозам – может, из-за собаки или кролика, и в итоге его занесло в кювет.
– Это важно! – сердито выпалил я. – У него была причина, по которой он начал тормозить. Он испугался столкновения с кем-то или чем-то. Кто был за рулем второй машины?
– Сын великого человека, Карл Шрайбер.
– Карл Шрайбер? Сын немецкого социалиста, арестованного за уклонение от призыва? – я ухватился за руку инспектора. – Живее! Кто еще был с ним в машине?
Робинсон, нахмурившись, взглянул на меня.
– Два репортера из «Сан», парень по фамилии Педерсон, Отто Мецгер и тот вышедший из тюрьмы русский, Залнич.
– Залнич! – обрадовано вскрикнул я.
Залнич. Человек, поклявшийся отомстить за то, что Джим отправил его в тюрьму. Мецгер, бывший его соучастником. Шрайбер, ненавидевший как Джима, так и американизм, поборником которого Джим являлся. Я не знал Педерсона и двух репортеров, но было ясно, что все они того же поля ягоды. Великолепная компания бандюганов, мечтавших избавиться от Джима. Вероятно, они узнали его по фарам (они у Джима мощные) и решили, что представилась удобная возможность. Они двинулись на него, будто бы намереваясь врезаться, что заставило его съехать в кювет. Он внезапно затормозил и перевернулся. Все эти мысли пронеслись у меня в голове в тот момент, когда я услышал имена пассажиров черного лимузина.
– Инспектор, я полностью убежден в том, что люди из черного лимузина ответственны за аварию, – сказал я.
– Почему вы так думаете? – спросил тот, пристально посмотрев на меня.
– Потому что у всех них были причины ненавидеть и бояться моего зятя. Выйдя из тюрьмы, Залнич успел поклясться, что хотел бы разобраться с теми, кто его туда посадил. С Мецгером то же самое. Что касается Шрайбера, то я уверен, что если бы у него была возможность устроить аварию для мистера Фельдерсона, то он бы ее не упустил.
– Вы безумны, – усмехнулся Робинсон. – Все это ваши выдумки. Как бы они узнали, что это машина вашего зятя?
– По ярким фарам. Только у одной машины в штате такие яркие фары. Машина мистера Фельдерсона до того быстра, что полиция иногда пользовалась ею, и он раздобыл разрешение установить эти фары, как вы вероятно, знаете. Также вечером было достаточно темно, чтобы использовать фары, а их свет выделял машину за сотню футов. Да и вне зависимости от того, были ли включены фары, такую большую машину трудно не узнать.
Инспектор был впечатлен. Я мог заметить это по его задумчивому взгляду. Мысленно он уже арестовывал их.
– Но я не могу задержать этих людей, основываясь на таком незначительном свидетельстве, – пояснил он.
– Никто этого от вас и не требует, – резко ответил я. – Все, чего я хочу, это чтобы вы помогли мне выяснить, где все они находились во время аварии.
Предложение помогать явно не вдохновило Робинсона. Пока я говорил, я заметил свою ошибку – надо было поменять наши роли местами.
– Мистер Томпсон, вам лучше не вмешиваться, – сказал он, подымаясь на ноги. – Понимаю, что вы слишком взволнованы, чтобы признать, что эти люди никак не связаны с гибелью мистера Фельдерсона. Но не волнуйтесь – дело в хороших руках. Мы, профессионалы, можем сделать намного больше, нежели любители. Оставьте это дело мне!
