– Кто этот Залнич? Не думаю, что встречала этого джентльмена, – спросила Мэри.
– Это русский, который считается главарем банды, взорвавшей пароходную пристань в 1915, – объяснил я.
– Ты хочешь сказать, что его так и не повесили?
– Да! – ответил Джим. – И даже хуже: боюсь, он будет помилован.
– Неужто? – усомнился я.
– Это так! Я почти уверен! Хоть Фэллон и американец, но все-таки в первую очередь он – рабочий. Да и они угрожали ему так же, как и мне: мол, если Залнич не выйдет на свободу, то они пойдут на все. Думаю, Фэллон боится их, если не физически, то политически. Он ведь хочет переизбрания.
Джим помогал обвинению в процессе нал Залничем. На самом деле, это Джим приложил все усилия, чтобы отправить этого русского в тюрьму. В то же самое время Джим получал множество писем с угрозами – как и всякий американец, осуждавший немцев еще до того, как мы вступили в войну. Конечно, это ни к чему не привело, и вскоре общественность не обращала никакого внимания на это дело. Залнич отправился в тюрьму, но его товарищи неустанно трудились над его освобождением. Пользуясь страхом перед большевиками, рабочие смогли оказать влияние на губернатора.
Уикс унес суп и принес жаркое, когда появилась Энни. Девушка была испугана и зла.
– Мистер Фельдерсон?
– Энни, что случилось? – отозвался Джим.
– Сэр, вы сможете подняться наверх?
Мэри встала со своего места.
– Джим, я подымусь, – сказала она.
– Но она хотела видеть мистера Фельдерсона, – как-то резковато сказала Энни.
– Да, вы двое лучше останьтесь и развлеките друг друга, – решил Джим. – Баппс, разрежь мясо на порции!
– Если резать будет Баппс, то наверняка будет весело, – рассмеялась Мэри.
Джим ушел, а я занял его место. Есть одна вещь, которая удается мне много хуже, чем другим – разрезание мяса. У меня дома это происходит еще на кухне, а вот Джим гордится тем, как ловко у него получается разделать птицу, и потому настаивает на том, чтобы ее подавали к столу целиком.
– Что у нас сегодня? – спросила Мэри в то время, как я примеривался к решению своей задачи.
– Жареная утка, – ответил я, пытаясь не выдавать волнения.
– Баппс, погоди – Уикс подстелет клеенку, а я возьму зонтик.
– Не умничай, – заявил я, хватаясь за нож. – Просто смотри! Я наблюдал за тем, как Джим разделывает птицу, и теперь знаю, как это делается!
Я атаковал спину утки, но вилка сорвалась со скользкого бока и разбрызгала всю подливку.
– Смотрю, – хмыкнула Мэри.
– Ну, ты же хотела немного подливки, не так ли?
– Да, но только на тарелке.
В следующий раз я осторожно поместил вилку точно по центру грудки, и мягко надавил – теперь я вроде как приноровился, но эта тварь выскочила из тарелки.
– Да она еще жива! – приходя в ярость, воскликнул я.
– Если ты позволишь, я нарежу ее, – предложила Мэри.
– Тогда вперед! – ответил я, уступая ей место. Она легко и ловко отделила ноги, и затем раскромсала всю птицу – это можно объяснить только тем, что утка уже была подготовлена к разделке.
До нас долетели какие-то отзвуки со стороны лестницы: препирательства, хлопанье дверью и торопливые шаги. Затем в комнату ворвалась Хелен. Она была одета для выхода и яростно втыкала заколку в шляпку.
– Уоррен, заберешь меня домой? – спросила она.
Мэри обернулась к ней.
– Хелен, что случилось?
– Ох, я не могу больше оставаться здесь. Ни минуты. Довольно тяжело находиться в одном доме с человеком, которого ненавидишь, ну, а когда муж подкупает слуг, чтобы те шпионили за тобой, не спуская глаз – как будто бы ты полоумная...
Ее глаза сверкали. Мэри взяла руки Хелен в свои и попыталась успокоить ее.
– Хелен, дорогая, ты не представляешь, насколько это смешно. Никто не шпионит за тобой.
Хелен вырвалась из ее объятий.
– Так значит, ты за него! Вы все против меня, я знаю это! Уоррен привел тебя сюда только затем, чтобы ты уговаривала меня остаться с мужем. Ну, я не собираюсь этого делать, понятно? Не собираюсь! Я ненавижу его! Я бы его убила! Уоррен, если ты не отвезешь меня домой, то я уйду одна! – она была практически в истерике.
– А ты подумала, что будет с матерью? – спросил я. – Она не знает о твоей ссоре с Джимом. Если она узнает, что ты собираешься разводиться, то это может убить ее. Ты же знаешь, насколько она слаба.
Я услышал тяжелые шаги Джима, спускавшегося по лестнице.
– Мэри, я могу остановиться у тебя? – в глазах Хелен стояли слезы; казалось, что она уже на краю.
– Конечно, моя сладкая! – ответила Мэри, поцеловав ее и уводя в гостиную. – Пройдем сюда, и ты приляжешь, а я пока соберу вещи.
Когда Хелен выходила из комнаты, вошел Джим. Мэри повернулась к нам, и обвела нас взглядом, прошептав: «Все мужчины – скоты». Пока она подымалась наверх, Джим наблюдал за ней. Его лицо вновь стало насуплено.
– Догадываюсь, что мы такие, но вот никак не пойму, почему и как.
Я похлопал его по плечу и пошел за своей курткой. Понимал он это или нет, но я точно знал, что Хелен больше к нему не вернется.
Я вышел к машине и зажег огни. Бледная луна проплывала по усеянному облаками небу. Мягкий лунный свет придавал какое-то очарование дому и саду. Все это очень контрастировало с противной ссорой внутри дома, так что красота только усиливалась на таком фоне. Снаружи царила такая ночь, что, казалось, весь мир должен утопать в любви. Сама природа велела любить. Но все же тысячи мужчин и женщин забывают обо всем, кроме их мелких разногласий, и ради того, чтобы навредить друг другу, поворачиваются спиной к окружающей их красоте.
Когда Хелен и Мэри вышли из дому, я влез в машину, бормоча про себя: «Будьте прокляты мужчины, будьте прокляты женщины, будь проклято все оно!»
Глава IV. Произошло худшее
