— Думаю, что нет. Надеюсь, тоже пойдем в Берлин, хотя и не в числе первых. Собственно, для того нас и отвели в тыл, чтобы пополниться и подучиться, как воевать в условиях такого большого города.
— Это хорошо. Надо полагать, бои за Будапешт нас кое-чему научили. Там мы полезли в город нахрапом, — как же: мы теперь о-го-го! — а затем четыре месяца толклись вокруг да около. И ладно бы, если бы только толклись, а то ведь немец там показал, что его нахрапом не возьмешь. И пока у командования мозги прочистились, сколько людей потеряли — страсть. Лишь когда к войскам Малиновского подключили армии Толбухина, дали им вдоволь артиллерии и авиации, да новейшие тридцатьчетверки и самоходки, только тогда все решилось за несколько дней. Надеюсь, Жуков и Конев учли эти наши, мягко выражаясь, недочеты.
— С вами, Алексей Петрович, опасно разговаривать: для вас, журналиста, маршалы ничего не значат, а я, грешный, перед генералом тянусь, — засмеялся Матов.
— Положим, вы несколько преувеличиваете, Николай Анатольевич, мою независимость и смелость. Это я с вами такой храбрый, потому что немного знаю вас по совместным странствиям по немецким тылам. А более всего о вас узнал от генерала Угланова. С другими я себе таких вольностей не позволяю. А уж в своих писаниях — тише воды, ниже травы. Так что вы извините меня, дорогой мой Николай Анатольевич, за мои гражданские дерзости. Больше не буду.
— Да нет, что вы, Алексей Петрович! Я ведь и сам грешен. В том смысле, что пытаюсь в каждом деле докапываться до сути. А в таких случаях, сами понимаете… Но, опять же — всему свое время.
— Очень хорошо вас понимаю, Николай Анатольевич. Сам подобным же качеством характера не только раз-двоен, но и рас-троен и рас-четверен. Ничего, кроме головной боли, из такого саморазмножения не получается. Как говорится, замнем для ясности. — Алексей Петрович усмехнулся чему-то своему, встряхнулся и, лукаво поглядывая на Матова, предложил: — Давайте встретимся в Берлине. Как вы на это смотрите?
— С удовольствием, Алексей Петрович. Только должен вас предупредить, что мой капэ будет находиться там буквально на линии огня: у боя в условиях города своя специфика.
— Ну, этим-то вы меня не испугаете. И позвольте мне в таком случае выпить за нашу встречу в Берлине! — возгласил Задонов и опрокинул рюмку в рот.
Глава 9
Часа через полтора «опель» Задонова катил в сторону Берлина, затерявшись среди колонн танков, артиллерии, машин с пехотой, походных кухонь, санитарных фургонов, передвижных ремонтных мастерских, обозных фур и многого еще чего, что с ревом, криком и матюками двигалось в одну сторону мимо вывернутых из земли бетонных надолб, извилистых окопов, перепутанной колючей проволоки, развороченных дотов, замерших по обочинам «тигров», «пантер» и «фердинандов» с поникшими орудийными стволами, мимо фанерных пирамидок с жестяными звездами на них и свеженасыпанными холмиками. Поток этот захлестывал покинутые жителями городишки, разрушенные или почти не тронутые войной, угрюмые замки, сбивался возле взорванных мостов, у понтонных переправ.
Еще никогда Алексей Петрович не видел ничего подобного за все годы своего скитания по фронтовым дорогам. Казалось, что вся эта огромная масса людей и техники, еще недавно распыленная на огромных пространствах советско-германского фронта, теперь сконцентрировавшись на одной цели, неудержимо движется к ней, подгоняемая не столько чьими-то командами, сколько своей собственной стихийной волей.
«Откуда это? — поражался Алексей Петрович, вглядываясь в беспечные или озабоченные лица солдат и офицеров. — Из каких поднялось недр? Чья воля всколыхнула эту массу и направила сюда? И где таилась она в сорок первом, сорок втором и даже в сорок третьем? Почему понадобилось почти три года, чтобы поднять ее и привести в движение? Конечно, основа заложена именно в этих годах, однако не может быть, чтобы это произошло исключительно по воле одного лишь Сталина. Потому что и сам Сталин — лишь часть этой массы, тут явно соединились две воли в одну, и как бы не возносили над массою этого человека, оторвать его от нее невозможно. И не в этом ли единении, фактическом и мифологизированном одновременно, заключен секрет феномена Сталина?»
Шоссе, где чистое и ухоженное, с ровными рядами цветущих плодовых деревьев вдоль обочин, где изрытое воронками и будто бы перепаханное чудовищным плугом, но уже засыпанное или засыпаемое землей, песком и гравием, тянулось среди весенних полей и аккуратных перелесков с зеленеющей травой и распускающейся листвой.
Миновали Мюнхеберг. Все больше по обочинам разбитой немецкой техники. Иногда встречаются целые колонны, застигнутые на марше залпами «катюш» или налетами авиации, развороченные, искореженные, перемешанные с землей и деревьями, — вид отрадный, но и жуткий. Можно себе представить, какой ад разверзся здесь и что могли чувствовать немцы, оказавшиеся в этом аду.
Впрочем, сразу же поправлялся Алексей Петрович, такой же ад когда-то они устраивали на нашей земле для наших войск и мирных жителей. Такие же разбитые колонны техники, только нашей, видел он в районе Орши и Витебска, восточнее Смоленска. Теперь ад уничтожения пришел и на немецкую землю… Посеявший ветер пожинает бурю.
Чем ближе подъезжали к Берлину, тем слышнее становилась канонада, напоминавшая безостановочную работу гигантской машины, еще не видимой в дыму, окутавшем горизонт. И казалось: порыв ветра — и выступит из дыма нечто чудовищное и невообразимое, что не снилось ни одному фантасту. Машина эта дребезжала, скрипела, стучала, ухала и ахала, чавкала и утробно ворчала, перемалывая своими огромными челюстями все, что попадалось ей на пути. С трудом укладывалось в голове, что машина-то эта живая, что она состоит из сотен тысяч людей, которые — с той и другой стороны — крутят ее колеса и шестеренки, толкают ее и удерживают, сами попадают в ее вращающиеся части, гибнут под ее колесами и гусеницами, им на смену приходят другие, и весь этот поток людей и техники, запрудивший все дороги, предназначен для того, чтобы безостановочно и непрерывно питать работу этой машины своей кровью, своими мускулами и нервами.
На мгновение Алексею Петровичу стало жутко: ведь он тоже движется в этом потоке в одну с ним сторону, он тоже может стать одним из тех, кто напитает своей кровью и жизнью эту машину. Потому что ей совершенно безразлично, чья это кровь и чья это жизнь. Достаточно одного шального снаряда или бомбы — и пиши отходную.
