— Кто их знает, Николай Анатольевич. Все может быть. Хотя, если здраво рассуждать, им это лишнее не на пользу.
— Боюсь, что у них другие понятия о здравомыслии.
Алексей Петрович и офицеры штаба во главе с комдивом сидели за столом и ели борщ. Гнетущее молчание царило за столом: случившееся все еще витало в воздухе и омрачало настроение.
Алексей Петрович, обычно находчивый по части меткого словца, тоже как-то не мог сообразить, за что зацепиться, чтобы отвлечь внимание собравшихся от случившегося инцидента с непредсказуемыми последствиями. Вдруг вспомнил:
— Я читал в газете, что у вас тут мальчика немецкого спасли, будто при этом погибло несколько человек.
— Переврал корреспондент, — проворчал начальник политотдела дивизии подполковник Лизунов и посмотрел на комдива, как бы спрашивая, рассказывать правду или нет.
Матов отложил ложку, придвинул к себе тарелку с тушеной картошкой. Заговорил, ковыряя картошку вилкой:
— Взяли штурмом дом на Кейт-штрассе, а там в развалинах ребенок, мальчонка лет пяти-шести. Он и говорить-то громко не мог, не то что плакать так громко, чтобы на весь квартал, как описано в корреспонденции. Да и кто бы разрешил нашим бойцам идти в дом, где засели фашисты, за плачущим ребенком? Да и немцы… конечно, фашисты, изверги, но ведь не все человеческое в них выжжено до основания. Тем более свой, немецкий, ребенок… Ерунда все это. Но написано красиво.
— Тут своих не очень-то жалели, — вставил начальник артиллерии. — Атакуем, бывало, свой населенный пункт, знаем, что там есть жители, а все равно бьем без разбору, в надежде, что спрячутся, как-нибудь выживут в этой кутерьме. А у них ведь не бетонные убежища, а всего лишь подпол, то есть стены да пол — вот и все прикрытие. А в подполе женщины, дети… Кто их считал?
Сидящие за столом согласно покивали головами.
— Эх, друзья мои, — постарался утешить офицеров Алексей Петрович, переводя разговор на шутливую ноту. — Еще, погодите, столько со временем появится мифов и легенд о нашем времени, столько появится… Одна надежда на то, что историки будущего, бог даст, как-нибудь разберутся, где правда, а где миф и легенда. Впрочем, человечеству всегда хотелось героики, ему надоедает видеть во всем только грязь и кровь, — то, что видят непосредственные участники событий. В конце концов, и сами мы поверим, что, да, так оно и было: спасать немецкого мальчика кинулось несколько солдат, и спасли, а фашисты стреляли им в спину, потому что ничего святого у них не осталось.
— А что, осталось? — спросил подполковник Лизунов.
— Что-то да осталось. Конечно, не по отношению к нам, русским, а к своим — в этом можно не сомневаться. Ведь они верят, что, сражаясь с нами, спасают Германию, спасают свои семьи. Конечно, одураченные пропагандой, конечно, с замутненным сознанием своего над нами превосходства, но именно со своим понятием святого, чести и всего прочего. Ну а что среди них есть всякие, которые и родных отца с матерью не пожалеют, такие у каждого народа имеются. Думаю, подобных типов судить будут. А с остальными, что жить останутся, нам придется возрождать новую Германию. От этого никуда не денешься. Не стрелять же их всех без разбора, как это пытался сделать американский майор…
— По-моему, он был немного того, — предположил Лизунов, покрутив пальцами возле виска. — Истерика у него была.
— Это не оправдание, — вставил свое генерал Матов.
— А я вот про немцев, — заговорил начальник разведки дивизии майор Чопов. — В смысле, какие они бывают… Помню, взяли мы в плен одного фрица, обер-лейтенанта, за линией фронта… Я тогда разведвзводом командовал. Под Харьковом это было, — уточнил он. — Тащить его с собой не имело смысла, стали допрашивать. Молчит. Мы ему по морде — молчит. То да се — хрипит, и только. Ну, ребята разозлились: столько ползали, и на тебе. Стали его обрабатывать по всем правилам — без толку. Вижу: упорный фриц попался. Зря время теряем. Я б его даже отпустил, будь другие обстоятельства: уважаю таких упорных. Приказал кончить… Нет, и среди них попадаются…
— Отпустил бы он, — усмехнулся начальник контрразведки «Смерш» майор Кочергин. — А он потом в тебя же снова стрелять бы стал. А ты бы загремел в штрафбат.
— А я и загремел, — спокойно возразил Чопов. — Только по другому случаю.
— Не о том вы говорите, — вмешался подполковник Лизунов. — Аполитичные ваши разговоры — вот что это такое. Если враг не сдается, его уничтожают. И точка.
— Да, война — такая штука, — снова заговорил Задонов, точно и не было слов майора Лизунова, — что не всегда человеческое в ней отделишь от нечеловеческого. Поэтому в мифах и легендах все так красиво и поучительно, а главное — полезно для воспитания подрастающего поколения. Вот подождите, стану писать роман об этом времени и непременно вставлю такой якобы имевший место эпизод: немцы заводили пластинки с плачем детей, зная, как мы не любим, когда плачут дети, и мы шли под пули, чтобы этих плачущих спасать. Уверяю вас: вы сами поверите, что так оно и было. И ни где-нибудь, а на ваших глазах и при вашем непосредственном участии.
— Ну, это уж вы слишком, товарищ полковник, — снова возразил Лизунов. — Что касается меня, так лично я потребую опровержения.
— А я не о вашей дивизии буду писать. О какой-нибудь другой. Энской. Попробуйте опровергнуть. Ну, то-то же.
Все рассмеялись. А Задонов продолжил:
— Как сказал один мудрый человек: историки описывают то, что было на самом деле, а писатели — что могло быть. Главное — не выйти за пределы здравого смысла.
Заглянул радист.
— Товарищ генерал, вам радио, — доложил он.
Матов встал, вытер рот салфеткой, вышел. Все молча смотрели ему в спину. И, как показалось Алексею Петровичу, думали об одном и том же: союзнички настучали что-то на генерала, теперь придется расхлебывать.
Матов вернулся не скоро. А вернувшись, сообщил:
— Передовые посты передают, что, судя по некоторым признакам, немцы готовятся к контратаке на участке Кошелева.
Офицеры встали и молча покинули помещение.
Глава 17
Генерал-майор Матов полулежал на кожаном диване, каким-то чудом уцелевшем в этом разбитом и выгоревшем здании, и врач из медсанбата ковырялся в его правом бедре, вынимая осколок из кровоточащей раны. Матов запретил делать ему обезболивающий укол, чтобы иметь ясную голову и продолжать командовать дивизией. Он крепко стиснул челюсти и смотрел остановившимся взором куда-то вбок. По его осунувшемуся и побелевшему лицу текли струйки пота.
Рядом, полуотвернувшись, сидел командир корпуса генерал-лейтенант Болотов.
За стеной гулко били самоходки, иногда в их разноголосый хор вплетались тяжкие удары артиллерии большого калибра, тогда пол вздрагивал, с потолка сыпалась цементная пыль.
