— Мальчики, перестаньте рычать друг на друга! — упрашивала Урюпина, жалко улыбаясь. — А то я тоже напьюсь. Красников, красненький мой, ты не обращай на них внимания. Ты лучше скажи: ты, что, и правда из Москвы?
— Да.
— Из самой-самой?
— Из самой-самой.
— Завидую тебе. А мы вот Москву ночью проезжали. Из вагонов даже не выпустили. А так хотелось посмотреть. Скажи, а ты Сталина видел?
— Видел.
— Как? Вот так-вот так?
— Ну что ты! На трибуне Мавзолея во время физкультурного парада.
— Ну и как он?
— В каком смысле?
— Ой, так ведь Сталин же!
— Н-не знаю, — замялся Красников. — Ну, почти как на портретах.
— Это в каком смысле — почти? — уставился на Красникова старший лейтенант Кривоносов.
— Ну, как в каком? Живой человек всегда несколько отличается от своей фотографии. К тому же, на расстоянии не слишком-то разглядишь.
— Так и не говори — почти. Сталин — он Сталин и есть. Что на портретах, что в натуральную величину. — И вдруг откинулся к бревенчатой стене и запел срывающимся фальцетом:
От края до края, по горным вершинам,Где горный орел совершает поле-ет,О Сталине мудром, родном и любимом,Прекрасные песни слагает наро-о-од.Моторин подхватил, сорвался, замахал руками.
— Подожди, подожди, подожди! Высоко взял! Вот как надо:
Мы готовы к бою, товарищ Ворошилов,Мы готовы к бою, Сталин — наш отец!— Это ж совсем из другой оперы, — пьяно возмутился Кривоносов. — И вдруг стукнул кулаком по столу и начал выкрикивать, порываясь подняться на ноги: — Я вас насквозь вижу! Вы думаете, если Кривоносов — старший лейтенант, так он сошка мелкая? Ош-шибаетесь! У нас, в органах, это все равно, что полковник!
— Ладно, ладно, не шуми, полковник, — миролюбиво похлопал его по плечу Леваков. — Давай лучше русскую. Урюпина, дай ему баян. А ты чего, лейтенант, не пьешь? Пей! Еще неизвестно, придется ли когда…
— Вот-вот, — нудил Моторин, пьяно раскачиваясь из стороны в сторону. — Мы тут, на передовой, в обнимку со смертью, а они — там, в тылу, и все ордена — им! Знаю, видел.
Урюпина принесла потертый баян, поставила его на колени Кривоносову, помогла продеть руки в лямки.
— Ой, мальчики, совсем вы у меня окосели! — похихикивала она, виновато поглядывая на Красникова, впервые оказавшегося в компании со своим начальством. — Не дай бог кто нагрянет…
— Ладно, не каркай! — Леваков притянул Урюпину к себе за руку, посадил на колени, облапил рукой пышную грудь, на которой еле сходилась солдатская гимнастерка, зажмурился.
Урюпина кинула на Красникова умоляющий взгляд, с трудом отодрала от себя руки комбата, вывернулась, ушла за перегородку, затихла там.
Кривоносов пробежал пальцами по ладам, рванул меха — баян рявкнул басами и затих.
Красников поднялся.
— Разрешите идти, товарищ майор? — произнес он, оправляя на себе гимнастерку.
Леваков с трудом поднял голову, глянул на лейтенанта мутными глазами, оторвал от стола руку и пошевелил в воздухе пальцами. Вскинулся и Кривоносов, долго разглядывал Красникова, хмурился, собирая расползающиеся мысли, вспомнил что-то и повеселел:
— Стой! Я чего тебе хотел сказать. У тебя там есть двое: Пивоваров и Гаврилов. Ты за ними присматривай. Темные личности. Ведут агитацию. Имей в виду. Если пропадут — с тебя спросится. Не посмотрю, что ты кому-то там приглянулся. У меня все — вот где! — И похлопал себя по нагрудному карману рукой.
— С чего это они должны пропасть? — резко бросил Красников, чувствуя, что его вдруг начинает разбирать злость. — Они, между прочим…
Он не успел договорить, как из-за перегородки выскочила Урюпина, затараторила:
— Мальчики, мальчики, мальчики! Успокоились, успокоились, успокоились! А ты, Пашка, давай играй! Тут тебе не особый отдел, так что знай свое место! — и, вцепившись Красникову в рукав, зашептала в ухо горячими губами: — А ты, миленький, иди! Они уже на взводе, с них взятки гладки. Иди, миленький! И храни тебя бог! Или еще кто. А я буду думать о тебе.
Она помогла Красникову надеть шинель, вывела его из землянки и, как тогда, за столом, крепко обняла за шею и поцеловала в губы. Потом оттолкнула и нырнула в темноту.
Этот поцелуй жег лейтенанта Красникова до сих пор.
Часы показывали ровно восемь, но артиллерия огня почему-то не открывала. Лейтенант Красников, хотя и хорошо различал в свете занимающегося серенького утра быстро бегущую секундную стрелку, все же, словно не веря своим глазам, поднес часы к уху, услыхал отчетливое тик-тик-тик и огляделся.
Солдаты его роты, припав к стенкам окопов, напряженно вглядывались в сторону немецких позиций, до которых было метров четыреста. И там, над немецкими позициями, туманной дымкой висела чуткая тишина.
Может, отменили атаку? Тогда должны предупредить… Черт знает что такое! От такого ожидания с ума можно сойти.
Не за себя нервничал лейтенант Красников, а за своих солдат, для многих из которых предстоящий бой — первый бой в их военной карьере. Перегорят мужики в ожидании, сломаются раньше, чем шагнут из окопа. Некоторые сегодня и так глаз не сомкнули, на нерве держатся.
— Федоров! — окликнул Красников связного. — Сбегай на капэ, узнай, что там у них!
Федоров отпрянул от стенки окопа и, пригнувшись, побежал на командный пункт батальона, занимающего здесь оборону.
Бойцы провожали его молчаливыми взглядами, расслаблялись, опускались на дно окопа. Некоторые принялись крутить цигарки.
Вернулся Федоров и доложил, что полковое начальство само не знает, что случилось, но атака не отменена, а лишь отложена на неопределенное время, роте оставаться на исходных позициях и ждать.
Команда тут же была передана по цепи, и Красников присел на дно окопа. Он вынул из планшетки карту-километровку и еще раз принялся изучать направление атаки, обозначенное синей стрелой.
Глава 15
На КП дивизии генерал Валецкий пил чай. Это он отдал приказ отложить атаку штурмовиков на полчаса. Дело в том, что лесистая долина, по которой предстоит им наступать, затянута туманом, и даже в стереотрубу видны лишь островки деревьев, будто плавающие среди застывших пенных водоворотов. А Валецкий хотел еще раз своими глазами увидеть, как будет проходить не учебная, а настоящая атака за огненным валом. Более того, у него была мысль устроить не банальную разведку боем, а попробовать вклиниться в немецкие порядки километров на пять и, таким образом, нависнуть над левым флангом их танковой дивизии. Немцы непременно захотят этот клин выбить, потому что он будет мешать им маневрировать, втянутся в бои, ослабят другие участки, а через два дня его армия начнет наступление на главном направлении всеми имеющимися в ее распоряжении силами, и немцы, сгрудившись на правом фланге, попадут в котел. Пусть это будет небольшой котел, но… но по топору и
