А между тем из хмурого утра прорезался серый день. Стали хорошо видны ползущие над самой землей неряшливые космы облаков. Где-то за ними пряталось солнце, но где именно, определить было нельзя. Ночью прошел скупой снег и выбелил лежащую впереди равнину, припудрил оспины воронок от снарядов и мин, черные строчки немецких окопов. Тишина стояла такая, будто и войны нет совершенно, лишь вдалеке где-то погромыхивало, словно ворочалось что-то большое и сонное.
Но дернулась земля, разноголосый стон возник в сером небе, воздух стал плотнее, сжал голову и плечи, придавил к земле, его хотелось разгрести руками. Через мгновение перед немецкими окопами вздыбилась земля гигантскими пузырями, из которых брызнули черные и багровые стрелы; бурый дым, расползаясь, начал затягивать купы деревьев, окопы, какие-то полуразрушенные строения.
Красников глянул на часы: стрелки показывали восемь сорок пять.
Еще минута — и гряда разрывов, но более мелких, выросла метрах в стапятидесяти перед нашими окопами, тут же взлетели сигнальные ракеты, и Красников не заметил, как очутился наверху. И двести с лишним его бойцов вместе с ним. Даже пулеметчики со своими пулеметами и пэтээровцы с длинными, как оглобля, ружьями не замешкались, как обычно, тоже вымахали наверх вместе со всеми. А сзади освободившиеся окопы уже густо заполняли каски второго эшелона.
Что-то горячее обдало грудь лейтенанту Красникову, и он то ли прошептал, то ли прокричал, не слыша собственного голоса в адском грохоте:
— Милые мои, хорошие, ну, вперед!
Два огненных вала — тот, что бушевал над немецкими окопами, и тот, что двигался впереди роты, — сошлись и, кромсая землю, трамбуя и сотрясая ее, двинулись дальше, ко второй линии окопов.
Кажется, только что выбрались из своих окопов, а вот уж и немецкие, и в них никого — ни единого фрица, ни живого, ни мертвого. И окопы не так чтобы разворочены, а лишь кое-где, даже странно как-то, и все хочется оглянуться назад: вдруг ударят в спину, выбравшись из своих нор. Но солдаты деловито прочесывают ходы сообщения, швыряют в блиндажи и доты гранаты — и дальше, дальше, не задерживаясь, не отвлекаясь, оставляя подчищать второму эшелону.
Нет, сзади не стреляли.
И Красников больше не оглядывался.
О каком-то руководстве боем говорить не приходилось. Красников бежал вперед, иногда различая свои фланги, иногда теряя их в дыму. Слух улавливал редкие автоматные очереди, хлопки гранат, но над всеми звуками господствовал грохот катящегося впереди огненного вала.
Так же быстро Красников добежал и до второй линии немецких окопов. Пробегая поверху хода сообщения, увидел выбирающихся из блиндажа немцев, дал длинную очередь из автомата, успел заметить изумленные глаза: не ждали так быстро, — почувствовал упоительное злорадство и побежал дальше, стараясь не отставать от разрывов.
Так они пробежали километра три. Миновали лесок, росший на возвышении, в леске еще держался треск ломающихся стволов и веток, на выходе из этого леска скатились с откоса, перемахнули грунтовую дорогу и метров через триста на открытом поле уперлись в стену разрывов: стена «стояла» и не двигалась с места. Красников вместе со всеми по инерции пробежал еще метров сорок, пока не услышал визг осколков и по запаху сгоревшей взрывчатки не определил, что это уже рвутся не наши снаряды, а немецкие, что немцы ведут отсечный огонь, что надо остановить роту и подумать об обороне.
Взмахом руки он подозвал к себе Камкова и Федорова, велел им бежать на фланги и отводить людей к опушке леса. Сам же из ракетницы подал сигнал о прекращении атаки и, закинув автомат за спину, пошел не спеша назад, понимая, как важно его необстрелянным солдатам видеть своего командира спокойным и уверенным в себе и верить, что все идет, как надо.
До деревушки Станиславув, которая значилась на карте как конечный пункт атаки, они не дошли какой-нибудь километр с небольшим гаком, но вчера вечером в штабе занимавшей здесь оборону дивизии и не настаивали, чтобы его рота непременно эту деревушку захватила: деревушка стояла в низине, сама по себе ничего не решала, взяв же эту деревушку, надо было волей-неволей идти еще километра два, а это за пределами видимости артиллерийских корректировщиков, и есть все шансы оказаться отрезанными от своих сил. Так это ему в штабе разъяснили и оставили на его усмотрение.
— Отходи-ить! Отходить к лесу! — понеслось по цепи, и солдаты начали пятиться, а потом побежали, чтобы как можно меньше времени оставаться на открытом месте.
Вдоль опушки леса шла проселочная дорога с электрическими и телеграфными столбами по обе стороны. На карте она помечена тонкой линией и тянется, проходя через другие деревни, за пределы карты.
«Дойдете до этой рокады, оседлаете — уже хорошо!» — сказали в штабе дивизии.
Сразу же за дорогой, по восточной ее стороне, шла невысокая, метров пяти-шести высотой, холмистая гряда, она поднималась над дорогой и лощиной, спускающейся к деревне, была изрезана овражками и очень походила на когда-то издохшую рептилию. На этой-то гряде Красников и решил окопаться и ждать дальнейшего развития событий.
По опыту он знал, что не пройдет и часа, как немцы начнут контратаковать — сперва малыми силами, чтобы прощупать и понять, с кем они имеют дело, а потом навалятся — только держись. Нельзя было терять ни минуты. Послав связного в полк, который должен был, двигаясь по следам штурмовиков, расширить и закрепить прорыв, Красников собрал командиров взводов, таких же молодых лейтенантов, как и он сам, и еще более молодых младших лейтенантов, приказал охватить лесочек по его западной и северо-западной стороне, выслать на фланги сторожевые охранения с пулеметами, от каждого взвода выделить по десятку солдат и прочесать лесочек с севера на юг, чтобы знать, что за спиной, и не беспокоиться понапрасну. Командовать этим прочесом Красников назначил Гаврилова.
Отдав все необходимые распоряжения и отпустив взводных, Красников пошел вдоль опушки леса.
Ему еще никогда не приходилось командовать такой массой людей. И даже было как-то странно, что все они послушны его воле, что стоило приказать, как зазвучали команды, замелькали саперные лопатки, и никто не
