Они сидели втроем за круглым столом в небольшой комнатке с видом на горный хребет, покрытый снегом, пили настоящий бразильский кофе и отдыхали от проведенной работы с многочисленными документами, на которых значились какие-то чертежи, схемы и математические формулы.
— К нам, в Санта-Фе, — рассказывал пожилой словоохотливый еврей-аптекарь, — из Лос-Аламоса ездят в основном на собственном транспорте или на автобусах, которые выделяет генерал Гровс для ученых и специалистов, чтобы они в уик-энд могли подышать свежим воздухом, попить лечебной водицы и развеяться после целой недели работы в лабораториях, на полигоне и в цехах. Мне передали слова генерала Гровса. Я их запомнил дословно. «Когда у нас будет атомная бомба, мы так прижмем Сталина, что он и пикнуть не посмеет. Америка и только Америка должна править миром! И никто другой!» И это он будто бы повторяет всякий раз, когда услышит по радио очередное сообщение о поразительных победах русских в Восточной Европе. Но большинство ученых не разделяют его взглядов. Потому что никому не хочется, чтобы Америка правила миром. В том числе и Европой. А в Лос-Аламосе много наших европейцев, которых Гитлер вынудил бежать из своих стран. Они не могут и не хотят становиться стопроцентными американцами, но работают очень старательно. Их всех подгоняет страх, что Гитлер может создать атомную бомбу раньше. Я тоже боюсь за своих родственников, живущих в России.
— Что ж, этот страх не лишен оснований, — покивал круглой головой приезжий джентльмен и бросил короткий взгляд на свою супругу, будто проверяя на ней правильность и уместность в данной ситуации своих слов. — Если Гитлер успеет раньше, то мир полетит в тартарары, — добавил он для пущей убедительности.
— Да-да, вы совершенно правы! — воскликнул аптекарь и тоже глянул на женщину, но с некоторой тревогой. Однако женщина будто не замечала этих взглядов, точно голова ее была занята совсем другими мыслями.
Мужчины закурили тонкие мексиканские сигары. Голубоватый дымок, насыщенный дурманящим ароматом, поплыл вверх, растекаясь по комнате тонким слоем и будто вбирая в себя все звуки. В комнате стало так тихо, что можно было различить, как где-то далеко за окном играет музыка. И некоторое время все трое прислушивались к этим звукам, столь слабым, что казалось, будто они доносятся откуда-то с неба, где кружат орлы и грифы.
— Да, что я хотел у вас спросить, — встрепенулся аптекарь, выпустив из рта дым. — Вам не доводилось встречаться когда-нибудь с русским Михоэлсом? — И пояснил: — Он был в Штатах в позапрошлом году. Говорят, в России он вхож к самому Сталину, что русские носят его на руках. У нас Михоэлс читал по радио монолог короля Лира. Читал на идиш. Признаюсь, я прослезился, хотя никогда не слышал о таком короле. А с ним был еще поэт Фефер. Он тоже читал свои стихи по радио и тоже на идиш. Честно говоря, в стихах я не очень разбираюсь, но говорят, что это второй Гейне. — И пояснил: — Гейне я проходил в хедере.
— Встречаться, увы, не довелось, — разводит руками джентльмен. И, заметив разочарование на лице собеседника, поспешил его рассеять: — Но должен вас заверить, что слухи о его популярности в России имеют под собой прочное основание. Как и поэта Фефера.
— У нас до сих пор не прекращаются разговоры об их пребывании в нашей стране, — спешит поделиться еще не совсем прокисшими новостями аптекарь, которому в его захолустье так не хватает умных и сведущих собеседников. — Иногда мы встречаемся здесь или в Альбукерке, и только разговоров, что об этих посланцах Сталина… А что вы скажете о том, что в России собираются приютить Израиль на Крымском полуострове? — встрепенулся он, переводя взгляд с джентльмена на его молчаливую спутницу. — Я смотрел карту: полуостров Крым такой маленький, что он вряд ли вместит даже половину нашего народа. Если верно, что евреям в СССР живется так хорошо, как нигде, то евреи Америки просто обязаны помочь Сталину, который создал для наших братьев такие прекрасные условия, предоставил им такие возможности, открывает такие светлые перспективы. Правда, для этого нужны деньги, большие деньги, но я думаю, что Рокфеллер, Морган, Дюпон и другие наши толстосумы должны тряхнуть своей мошной. Единственное, что меня смущает, так это гонения на евреев, которые Сталин провел в тридцатые годы. Как бы он не повторил их снова…
— Что касается, как вы говорите, гонений, — заговорил джентльмен своим мягким голосом, — то они проводились исключительно в отношении евреев из руководящих советских кругов. Их можно евреями и не считать, потому что они думали только о себе, а не о своем многострадальном народе. И покарали их за это сами же евреи.
— Да-да! — поспешил согласиться аптекарь. — То же самое говорил и Михоэлс. Я читал об этом интервью в «Таймсе». Лично на меня слова Михоэлса произвели самое благоприятное впечатление. И не только на меня, но и на всех наших. И мы готовы сделать все, чтобы у Сталина тоже была атомная бомба.
Глава 29
Через несколько дней супружеская пара покидала благословенный край, средоточие тишины и покоя. Муж и жена сидели в баре вокзала Альбукерке, тянули через соломинку коку-колу со льдом, равнодушно поглядывали на немногих людей, тоже ожидающих поезда.
Поезд почему-то опаздывал.
Молодой парень на костылях, с рыжей шевелюрой, со шрамами на лице и медалью на военной куртке, потягивал виски за стойкой бара, разглагольствовал:
— Хотя наших япошек Рузвельт и загнал в резервации, но даже он не поручится, что нет таких, кто изменил свою азиатскую внешность, притворился белым и готов устраивать нам всякие пакости. Хоть бы и на железной дороге. Очень мерзкий народ, скажу я вам, хуже черномазых: никогда не поймешь, о чем они думают. Иной пленный стоит перед тобой на коленях, с опущенной головой, выражает полную тебе покорность, а потом вдруг кинется — и головой в живот. И бьет, скотина, с такой силой, что внутри рвутся кишки, печень и селезенка. Их специально этому учат. Как вам это нравится? Мы там говорили: хороший япошка — мертвый япошка. Уж я их пострелял, будьте покойны. Они запомнят рыжего Джо…
Вошел дежурный по вокзалу, сообщил,
