Теперь, превращая фотографии в пепел, тандур извергал едкий химический дым. Вот совсем маленькая Катрин в Лалеше – ее освящают в Белом Источнике, который берет начало в долине и протекает под древним каменным храмом. Вот мой первый день в школе, когда я плакала от мысли, что придется расстаться с мамой. Вот свадьба Хайри с Моной, волосы которой убраны цветами. «Наше прошлое превратилось в пепел», – думала я. Одна за другой фотографии исчезали в огне, и, когда они все догорели, мама взяла стопку своих белых одежд и тоже кинула в огонь все, кроме одной.
– Не хочу, чтобы они видели, какими мы были, – сказала она, наблюдая за тем, как сворачивается и чернеет белая ткань. – Теперь они к ним не прикоснутся.
Я не могла смотреть на горящие фотографии. В маленькой комнате, которую я делила с другими девочками, я открыла высокий шкаф. Убедившись, что за мной никто не подглядывает, я вытащила свой толстый зеленый альбом и стала медленно перелистывать страницы, разглядывая невест. Женщины в Кочо готовились к свадьбе несколько дней, и весь этот процесс был запечатлен на фотографиях. Сложные косы и завитки, подсветленные локоны или крашенные хной пряди, уложенные с помощью спрея прически, подведенные тушью глаза, ярко-синие или розовые тени на веках. Иногда невесты вплетали в волосы маленькие бусины или надевали блестящую диадему.
Нарядившись, невеста выходила, чтобы предстать перед жителями деревни, которые наперебой пытались подольститься к ней, а потом танцевали и выпивали всю ночь до рассвета, пока не замечали, что жених и невеста удалились к себе, как и полагается в брачную ночь. Несмотря на ранний час, подружки невесты спешили к ней, чтобы послушать рассказ об этой ночи. Хихикая, они рассматривали простыню в поисках следов крови.
Наше прошлое превратилось в пепел.
На мой взгляд, свадьбы как нельзя лучше передавали дух Кочо. Женщины тщательно накладывали на лица косметику, пока мужчины поливали землю, на которой предстояло танцевать, чтобы на следующий день она была не слишком пыльной. Наши пышные празднества славились на весь Синджар, а некоторые завидовали нам за то, что у нас такие красивые женщины. Каждая невеста в моем альбоме выглядела, как произведение искусства. Я часто представляла, как открываю свой салон и первым делом кладу на видное место свой альбом.
Я понимала, почему мама попросила нас сжечь семейные фотографии. Мне было тоже неприятно думать, что боевики будут рассматривать и трогать их. Они, наверное, презрительно смеялись бы при виде бедных езидов, которые осмелились мечтать о счастливой жизни в Ираке, о том, чтобы ходить в школу, жениться и всю жизнь прожить там, где родились. От этих мыслей во мне поднималась ярость. Но вместо того чтобы отнести зеленый альбом во двор и сжечь его, я положила его обратно в шкаф, а потом, подумав, заперла дверцу.
Если бы об этом узнала мама, она сказала бы, что неправильно сжигать свои фото, чтобы они не попали в руки ИГИЛ, но при этом оставлять чужие; и я знала, что она права. Шкаф был ненадежным местом для хранения; боевики легко его откроют и первым делом увидят альбом. Если бы мама нашла его и спросила, почему я его оставила, я даже не придумала бы, что ответить. Я до сих пор толком не могу сказать, почему эти фотографии значили для меня так много. Но я не могла себе представить, как они исчезают, только потому что мы боимся террористов.
Я понимала, почему мама попросила нас сжечь семейные фотографии. Мне было тоже неприятно думать, что боевики будут рассматривать и трогать их.
В ту ночь, после того как мы поднялись на крышу, Хайри позвонил знакомый езид, который остался на горе даже после того, как РПК обеспечила безопасный проход в Сирию. Довольно много езидов решили не уходить, хотя жить там было тяжело. Они остались, потому что им казалось, что крутые скалистые склоны защищают их от боевиков, или из религиозных убеждений, полагая, что лучше умереть, чем покинуть Синджар, где находятся наши храмы. В конечном итоге там образовался большой лагерь беженцев, протянувшийся по всему плато с востока на запад. Его охраняли боевые отряды РПК или их помощники, и среди них были отважные езидские мужчины.
«Посмотри на луну», – сказал Хайри его знакомый. Езиды верят в то, что солнце и луна священны, что это два ангела Бога. Луна была действительно очень яркой, как в те ночи, когда можно свободно возвращаться с фермы и не бояться упасть по дороге. «Все мы сейчас возносим ей молитвы. Скажи людям в Кочо, чтобы присоединились к нам».
Хайри разбудил всех, кто спал.
– Посмотрите на луну, – сказал он.
Он уговаривал нас встать прямо, как обычно стоят для молитвы, а не прижиматься к крыше, прячась от боевиков.
– Какая разница, увидят они вас или нет? Бог защитит нас.
– Только не все сразу, – предупредила мать.
Мы вставали небольшими группами. Луна освещала наши лица, а одежда матери в ее свете казалась белой. Я молилась с невесткой, которая лежала на матрасе рядом со мной. Поцеловав маленький красно-белый браслет, который я по-прежнему носила на запястье, я просто прошептала: «Не оставь нас в их руках», – а потом легла и смотрела на невероятно огромную луну.
На следующий день Ахмед Джассо, все еще пытаясь добиться чего-то дипломатическими методами, пригласил на обед в джеват пятерых предводителей соседнего суннитского племени – того самого, чьи люди похитили Дишана. Женщины из деревни постарались приготовить хорошие блюда из риса и овощей и насыпали в бокалы по паре ложек сахара, чтобы после обеда подать гостям сладкий чай. Мужчины зарезали трех овец, что было для гостей большой честью.
За обедом наш мухтар попытался убедить суннитских предводителей помочь нам. Из всех наших соседей это племя было самым консервативным, и боевики могли бы прислушаться к нему.
– Уж у вас наверняка есть что сказать им, – настаивал Ахмед Джасо. – Расскажите, кто мы такие и что мы не причиняем никому зла.
– Мы и рады бы помочь вам, – качали головами предводители. – Но мы ничего не можем поделать. В ДАИШ никого не слушают, даже нас.
После того как гости ушли, над нашим мухтаром сгустились тучи. Его брат, Наиф Джассо, позвонил ему из Стамбула, куда отвез лечиться жену, и
