– Надо же, какая гулянка!
– И не говори! Славная попойка!
– Настоящий пир!
– Знатный кутеж!
Лебрак мастерски встряхивал бутылку, в водке появлялись пузырьки воздуха, поднимались к горлышку и, прежде чем лопнуть, украшали его пенистой короной.
– Хорошая, – похвалил он, – это местная. Вон какая шапочка получается. Осторожно, не шевелитесь, дайте пройти.
И он медленно поделил на сорок пять собутыльников литр алкоголя. Это продолжалось целых десять минут, но, пока не был дан сигнал, никто не пил. Затем снова зазвучали тосты, игривые и свирепые, как никогда. Собутыльники стали макать в водку сахар и понемногу выкачали всю жидкость.
Тысяча чертей! До чего же она была крепкая! Малыши расчихались, закашлялись, стали отплевываться, покраснели, их лица приобрели фиолетовый или багровый оттенок. Но ни один не захотел признаться, что у него жжет горло и выворачивает внутренности.
Водка была краденая – значит, хорошая, даже восхитительная, и ни капли не могло пропасть!
Так что, хоть ты сдохни, они выпили всё до последней молекулы и вылизали яблоко, и съели его, чтобы не пропадал сок, пропитавший его мякоть.
– А теперь закурим! – предложил Курносый.
Истопник Тижибюс пустил по рядам тлеющие головешки. Вставив в зубы куски клематиса, все принялись изо всех сил их раскуривать, полуприкрыв глаза, втягивая щеки и покусывая губы. Иногда, если кто-нибудь особенно сильно старался, хорошо высушенный клематис даже воспламенялся. Мальчишки восхищались и старались повторить этот подвиг.
– Может, пока у нас ноги в тепле и полное брюхо, пока мы преспокойно курим хорошую сигару, потравим байки?
– Да, отлично! Или загадаем загадки?
– А можно для развлечения поиграть в фанты.
– Старики, – прервал их Крикун. Он сидел скрестив ноги, солидный, с сигарой в зубах. – Старики, если хотите, я вам расскажу одну штуку. Кое-что очень серьезное, чистая правда. Я сам недавно узнал. Это даже почти история. Ну да, я слыхал, как старый Жан-Клод рассказывал моему крестному.
– Да? Ух ты! И что же? – раздались многие голоса.
– О том, почему мы бьемся с вельранцами. Ведь это длится, дорогие мои, уже не год и не два, а годы и годы…
– С сотворения мира, черт возьми, – прервал его Гамбетт, – потому что они всегда были козлами! Вот и всё!
– Козлы-то они козлы, но всё началось не тогда, как ты говоришь, Гамбетт, а позже, гораздо позже. Но всё же давненько, и продолжается до сих пор.
– Ладно, раз ты знаешь, рассказывай, старина. Это должно быть наверняка, потому что они просто грязная банда вонючих свиней.
– Просто ничтожества и свиньи. И эти мерзавцы к тому же еще посмели называть лонжевернцев ворами.
– Да уж, верх нахальства!
– Так вот, – продолжал Крикун, – точно назвать год, когда это началось, я не могу. Даже сам старик Жан-Клод не знает. Никто уже не помнит. Чтобы узнать, надо заглянуть в старые документы, порыться в архивах, как они говорят. А я даже не знаю, что это за хрень такая. Это было в то время, когда говорили о сухотке. Хотя уже никто не знает, что это. Может, дурная болезнь, что-то вроде призрака, который живым выходит из животов дохлых животных, оставленных гнить то тут, то там. И по ночам он ходит-бродит по полям, по лесам, по деревенским улицам. Его никто не видел: его ощущали, чувствовали его присутствие; скотина мычала, псы страшно лаяли, когда он бродил в округе. А люди крестились и говорили: «Беда идет!» А утром, когда понимали, что он приходил, скотина, к которой он прикасался, падала и подыхала в своих стойлах, да и люди тоже дохли как мухи. Чаще всего сухотка приходила в жару. Значит, всё было хорошо, люди смеялись, ели, пили – и вдруг, неизвестно почему, через час или два они чернели, блевали гнилой кровью и отдавали концы. Что тут скажешь и что поделаешь… Никто не останавливал сухотку, больные были обречены. Тщетно кропили их святой водой, произносили самые разные молитвы, приглашали кюре, чтобы шептал свое «oremus»[41], призывали всех небесных святых, Деву Марию, Иисуса Христа, Господа Бога. Без толку, как носить воду в решете. Всё гибло, край пропадал, люди были обречены. И только что погибшую скотину сразу закапывали. Именно из-за сухотки началась война между вельранцами и лонжевернцами.
Тут рассказчик сделал паузу, наслаждаясь своим предисловием, радуясь проснувшемуся вниманию. Потом, затянувшись несколько раз, он продолжал под прикованными к нему взглядами товарищей:
– Узнать точно, как это случилось, невозможно: недостаточно сведений. Однако считается, что какие-то мошенники, возможно, воры появились на ярмарке в Морто и Мэш, а оттуда вернулись вглубь провинции. Они передвигались по ночам; может, скрывались, но главное – они крали скот. Так вот, когда они шли через пастбища Шазалана, одна из уведенных ими коров замычала, потом уперлась, будто не хочет идти. Она привалилась задом к какой-то ограде и всё стояла там и мычала. Зря воры тянули за веревку и лупили ее палкой – ничего не помогало. Она и с места не сдвинулась. И вдруг рухнула на землю и вытянулась. Сдохла, бедняга. Эти типы не могли ее забрать, на кой черт она им? Что тут скажешь! А раз дело было ночью, вдали от жилья (не пойман – не вор), они просто свалили, и больше их никто не видел. Так до сих пор и неизвестно ни кто они, ни откуда. А надо сказать, что дело было летом. В это время на общинных землях Шазалана паслись вельранцы. Они опустошали лес, который с тех пор называется вельранским лесом. Это тот чертов лес, где они на нас напали!
– Ха-ха! – раздался хор голосов. – Да это наш лес, черт бы их побрал!
– Да, наш. И очень скоро вы в этом убедитесь. Слушайте дальше. Тем летом было очень жарко, поэтому скоро корова завоняла. Дня через три или четыре она уже смердела. На ней было полно мух, гадких зеленых мух, сухоточных, как говорили. Невдалеке проходили какие-то люди; почувствовав запах, они приблизились и увидели гниющую падаль. Медлить было нельзя! Ни слова не говоря, они возьми да и побеги к вельранским старикам. И говорят: «Значит, там, на вашем пастбище в Шазалане, гниет падаль. И воняет аж до середины Шане. Надо бы ее поскорее закопать, а то как бы скотина не подхватила сухотку». «Сухотку? – отвечали те. – Да как бы мы сами ее не подхватили, если станем ее зарывать. Сами закапывайте, раз вы ее нашли. Еще докажите, что она на нашей земле! Пастбище и ваше, и наше. Доказательство – то, что ваш скот вечно туда суется». «Когда наша скотина туда заходит, – отвечали лонжевернцы, – вы орете и закидываете ее камнями (что было чистой правдой!). Вам
