Он сунул банкноты Пятьсот девятому в руку.
— От этого никакой пользы, — сказал Пятьсот девятый. — Он возьмет их и все равно будет делать то, что хочет.
— Тогда пообещай ему больше.
— Откуда нам взять еще?
— У Лебенталя есть, — сказал Бергер. — Разве не так, Лео?
— Да, у меня кое-что есть. Но если однажды мы пробудим в нем интерес к деньгам, он с каждым днем, будет требовать все больше, пока у нас ничего уже не останется. И скоро мы опять, как сейчас, будем на мели. И от денег останутся одни воспоминания.
Все молчали. Никто не усомнился в доводах Лебенталя. Все было сказано по-деловому. Вопрос был сформулирован ясно и просто: допустимо ли ставить под удар все коммерческие возможности Лебенталя только ради того, чтобы добиться для Пятьсот девятого нескольких дней отсрочки. Ветеранам досталось бы меньше пищи, возможно, именно настолько, чтобы извести кое-кого или даже всех. Каждый из них без колебания отдал бы все, лишь бы Пятьсот девятый был действительно спасен. Но нельзя было рисковать жизнью дюжины узников ради того, чтобы один из них прожил всего на два-три дня больше. Это был неписаный, жестокий лагерный закон, благодаря которому они до сих пор остались в живых. Они все его знали, но на этот раз еще не хотели его признавать. Они искали выход.
— Убить надо эту падлу, — безнадежно проговорил Бухер.
— Чем? — спросил Агасфер. — Он в десять раз физически сильнее нас.
— Но если все мы с нашими мисками…
Бухер умолк. Он знал, что это идиотская идея. Если бы план удался, повесили бы десяток людей, не меньше.
— Он все еще стоит там? — спросил Бергер.
— Да, на том же месте.
— Может, он забудет?
— Тогда он не стал бы ждать, пока все поедят. В темноте воцарилось зловещее молчание.
— По крайней мере, ты можешь дать ему сорок марок, — сказал Розен Пятьсот девятому некоторое время спустя. — Они принадлежат тебе одному. А я передам их тебе. Только тебе. Никому больше до этого нет дела.
— Верно, — проговорил Лебенталь. — Вот это верно. Пятьсот девятый пристально смотрел в открытую дверь. Он увидел темную фигуру Хандке на фоне серого неба. Когда-то уже было что-то подобное — темная голова на фоне неба и огромная надвигающаяся опасность. Он никак не мог вспомнить, когда это было. Снова посмотрел и удивился своей нерешительности. В нем подымалось неясное мрачное желание оказать сопротивление. Сопротивление попытке купить Хандке. Подобное ощущение было для него впервой; раньше он испытывал лишь откровенно выраженный страх.
— Пойди туда, — проговорил Розен. — Отдай ему деньги и пообещай еще.
Пятьсот девятый медлил. Он не понимал самого себя. Он, правда, отдавал себе отчет в том, что подкуп — бесполезное дело, если Хандке действительно решил его извести. Он частенько наблюдал такие случаи в лагере: у людей отнимали то, что они имели, после чего их приканчивали, чтобы они уже не могли ничего сказать. Но один день жизни — это один день, и за это время многое может произойти…
— Идут дежурные с едой, — сообщил Карел.
— Послушай, — прошептал Бергер Пятьсот девятому. — Все же надо попробовать. Отдай ему деньги. Если же он будет требовать еще, мы ему пригрозим, что привлечем к ответственности за взяточничество. Нас ведь много свидетелей. Мы все заявим, что видели своими глазами. Это — единственное, на что мы способны.
— Он идет сюда, — дал знать Зульцбахер. Хандке повернул в сторону секции «Д».
— Где ты, сатанинское отродье? — спросил он. Пятьсот девятый выступил вперед. Какой смысл было прятаться!
— Здесь я.
— Хорошо. Я сейчас пойду. Простись и оставь завещание. Они тебя заберут потом. С помпой.
Пятьсот девятый ухмыльнулся. Фразу насчет завещания он воспринял как великолепную шутку. Так же, как и насчет помпы. Бергер подтолкнул Пятьсот девятого. Тот сделал шаг вперед.
— Можно на минутку с вами поговорить?
— Ты со мной? Что за бред!
Хандке направился к выходу. Пятьсот девятый последовал за ним.
— У меня при себе есть деньги, — сказал он в спину Хандке.
— Деньги? Вот как? Сколько же? — Хандке шагал не останавливаясь. Он даже не оборачивался.
— Двадцать марок. — Пятьсот девятый хотел сказать сорок, но какая-то странная сила помешала ему это сделать. Он ощущал это сопротивление как своего рода упрямство; он предложил половину суммы за собственную жизнь.
— Двадцать марок и два пфеннига!
Хандке прибавил шагу. Пятьсот девятому удалось с ним поравняться.
— Двадцать марок — это все равно лучше, чем ничего.
— Все это ерунда!
Предлагать теперь сорок не имело никакого смысла. Пятьсот девятый почувствовал, что допустил решающую ошибку. Он должен был выложить все целиком. Вдруг его желудок полетел куда-то в бездну.
— У меня еще есть деньги, — сказал он скороговоркой.
— Ты смотри! — Хандке остановился. — Капиталист! Капиталист на издыхании! Сколько же у тебя есть еще?
Пятьсот девятый вздохнул.
— Пять тысяч швейцарских франков.
— Что?
— Пять тысяч швейцарских франков. Они лежат в хранилище одного банка в Цюрихе.
Хандке рассмеялся.
— И я должен поверить тебе, ничтожество?
— Я не всегда был ничтожеством.
Хандке бросил мимолетный взгляд на Пятьсот девятого.
— Половину этих денег я завещаю вам, — торопливо проговорил Пятьсот девятый. — Тут достаточно переписать деньги на ваше имя, и они ваши. Две тысячи пятьсот швейцарских франков. — Он посмотрел в суровое невыразительное лицо перед собой. — Война скоро закончится. И тогда деньги в Швейцарии очень могут пригодиться. — Он ждал. Хандке все еще медлил с ответом. — А если еще война будет проиграна, — медленно добавил Пятьсот девятый.
Хандке поднял голову.
— Ах, так, — тихо проговорил он. — Значит, на это ты рассчитываешь, а? Но мы постараемся тебе здорово насолить! Вот ты сам себя и выдал — теперь тобой займется еще Политический отдел; запрещенное обладание валютой за границей! Одно присовокупится к другому! Слушай, мне не хотелось бы оказаться на твоем месте.
— Иметь две тысячи пятьсот франков и не иметь их — не то же самое…
— Для тебя тоже нет… Проваливай! — неожиданно рявкнул Хандке и так резко толкнул Пятьсот девятого в грудь, что тот упал.
Пятьсот девятый медленно выпрямился. Подошел Бергер. Хандке между тем растворился в темноте. Пятьсот девятый понимал, что догонять его уже не имеет никакого смысла. К тому же Хандке был уже далеко.
— Что произошло? — спросил торопливо Бергер.
— Он отказался взять.
Бергер промолчал. Пятьсот девятый понял, что Бергер держал за спиной дубину.
— Я предложил ему еще немного больше. Но Хандке не захотел. — Он смущенно посмотрел вокруг. — Наверное, я что-то не так сделал. Но я не знаю, что.
— Что он, собственно, против тебя имеет?
— Да терпеть меня не может. — Пятьсот девятый провел рукой по лбу. — Сейчас это уже не так важно. Я даже предложил ему деньги в швейцарском банке. Франки. Две с половиной тысячи. Он не захотел.
Они подошли к бараку. От них не ждали никаких объяснений, Здесь уже знали, что произошло. Все стояли, как прежде: ни один не сошел со своего места, но было
