Она прижалась щекой к моей руке:
— И все-таки страшно, Робби, боишься, что уже не вернешься…
— Да, — сказал я. — А потом возвращаешься, и все проходит. Ты это видишь по мне. Всегда возвращаешься, хотя необязательно на то же место.
— В том-то и дело, — ответила она, закрывая глаза. — Этого я тоже боюсь. Но ведь ты следишь за мной, правда? — Слежу, — сказал я и провел рукой по ее лбу и волосам, которые тоже казались мне усталыми.
Она стала дышать глубже и слегка повернулась на бок. Через, минуту она крепко спала.
Я опять уселся у окна и смотрел на дождь. Это был сплошной серый ливень, и наш дом казался островком в его мутной бесконечности. Я был встревожен. Редко случалось, чтобы с утра Пат была печальна. Еще на днях она была оживленной и радостной, и, когда проснется, может быть, все будет по-другому. Я знал — она много думает о своей болезни, ее состояние еще не улучшилось, — это мне сказал Жаффе; но на своем веку я видел столько мертвых, что любая болезнь была для меня все-таки жизнью и надеждой; я знал — можно умереть от ранения, этого я навидался, но мне всегда трудно было поверить, что болезнь, при которой человек с виду невредим, может оказаться опасной. Вот почему, глядя на Пат, я всегда быстро преодолевал тревогу и растерянность.
* * *В дверь постучали. У порога стоял Хассе. Приложив палец к губам, я тихонько вышел в коридор.
— Простите меня, — с трудом вымолвил он.
— Зайдемте ко мне, — предложил я и отворил дверь своей комнаты.
Хассе остался в коридоре. Казалось, что его лицо стало меньше. Оно было бело как мел.
— Я только хотел вам сказать, что нам уже незачем ехать, — проговорил он, почти не шевеля губами.
— Вы можете войти ко мне — фройляйн Хольман спит, у меня есть время, — снова предложил я.
В руке у него было письмо. Он выглядел как человек, в которого только что выстрелили, но он еще не верит этому и не чувствует боли, он ощутил пока только толчок.
— Лучше прочитайте сами, — сказал он и дал мне письмо.
— Вы уже пили кофе? — спросил я.
Он покачал головой.
— Читайте письмо…
— Да, а вы пока попейте кофе…
Я вышел и попросил Фриду принести кофе. Потом я прочитал письмо. Оно было от фрау Хассе — всего несколько строк. Она сообщала, что хочет получить еще кое-что от жизни, и поэтому решила не возвращаться к нему. Есть человек, понимающий ее лучше, чем Хассе. Предпринимать что-либо бесцельно, — она ни в коем случае не вернется. Так будет, вероятно, лучше и для него. Ему больше не придется тревожиться, хватит или не хватит жалованья. Часть своих вещей она уже взяла; за остальными пришлет кого-нибудь при случае.
Это было деловое и ясное письмо. Я сложил его и вернул Хассе. Он смотрел на меня так, словно все зависело от меня.
— Что же делать? — спросил он.
— Сперва выпейте эту чашку кофе и съешьте что-нибудь, — сказал я. — Не стоит суетиться без толку и терять голову. А потом подумаем. Вам надо постараться успокоиться, и тогда вы примете лучшее решение.
Он послушно выпил кофе. Его рука дрожала, и он не мог есть.
— Что же делать? — опять спросил он.
— Ничего, — сказал я. — Ждать.
Он сделал неопределенное движение.
— А что бы вы хотели сделать? — спросил я.
— Не знаю. Не могу этого понять.
Я молчал. Было трудно сказать ему что-нибудь. Его можно было только успокоить, остальное он должен был решить сам.
Мне думалось, что он больше не любит эту женщину; на он привык к ней, а для бухгалтера привычка могла быть сильнее любви.
Через некоторое время он заговорил, сбивчиво и путанно; чувствовалось, что он окончательно потерял всякую опору. Потом он стал осыпать себя упреками. Он не сказал ни слова против своей жены и только пытался внушить себе, что сам виноват во всем.
— Хассе, — сказал я, — все, что вы говорите, — чушь. В этих делах никогда не бывает виновных. Жена ушла от вас, а не вы от нее. Вам не в чем упрекать себя.
— Нет, я виноват, — ответил он и посмотрел на свои руки. — Я ничего не добился в жизни!
— Чего вы не добились?
— Ничего. А раз не добился, значит виноват.
Я удивленно посмотрел на маленькую жалкую фигурку в красном плюшевом кресле. — Господин Хассе, — сказал я спокойно, — это может быть в крайнем случае причиной, но не виной. Кроме того, вы все-таки кое-чего добились.
Он резко покачал головой:
— Нет, нет, это я довел ее до безумия своей вечной боязнью увольнения. Ничего я не добился! Что я мог ей предложить? Ничего…
Он впал в тупое раздумье. Я поднялся и достал коньяк.
— Выпьем немного, — сказал я. — Ведь еще ничто не потеряно.
Он поднял голову.
— Еще ничто не потеряно, — повторил я. — Человека теряешь только когда он умирает.
Он торопливо кивнул, взял рюмку, но поставил ее обратно, не отпив ни глотка.
— Вчера меня назначили начальником канцелярии, — тихо сказал он. — Теперь я главный бухгалтер и начальник канцелярии. Управляющий сказал мне об этом вечером. Я получил повышение, потому что в последние месяцы постоянно работал сверхурочно. Они слили две канцелярии в одну. Другого начальника уволили. Мое жалование повышено на пятьдесят марок. — Вдруг он с отчаянием взглянул на меня. — А как вы думаете, она бы осталась, если бы знала об этом?
— Нет, — сказал я.
— На пятьдесят марок больше. Я бы отдавал их ей. Она могла бы каждый месяц покупать себе что-нибудь новое. И ведь на книжке у меня лежит тысяча двести марок! Зачем же я их откладывал? Думал, пусть будет для нее, если наши дела пошатнутся. И вот она ушла… потому что я был слишком бережлив.
Он опять уставился в одну точку.
— Хассе, — сказал я, — мне думается, что все это не так уж связано одно с другим, как вам кажется. Не стоит копаться в этом. Надо перебороть себя. Пройдет несколько дней, и вам станет яснее, что делать. Может быть ваша жена вернется сегодня вечером или завтра утром. Ведь она думает об этом так же, как и вы.
— Она больше не придет, — ответил он.
— Этого вы не знаете.
— Если бы ей можно было сказать, что у меня теперь большее жалованье и что мы можем взять отпуск и совершить путешествие на сэкономленные деньги…
— Все это вы ей скажете. Так просто люди не расстаются.
Меня удивило, что он совершенно не думал о другом мужчине. Видимо, еще не понимал этого; он думал только о том, что его жена ушла. Все остальное было пока туманным, неосознанным. Мне хотелось сказать ему, что через несколько недель он, возможно, будет рад ее уходу, но при его
