Керн спрятал деньги. Их хватало не только на пол-литра гумпольдскирхнер, но и на оплату части проезда от границы до Вены. Ехать поездом было менее опасно.
Они поехали так же, как и в первый раз, когда его высадили вместе со Штайнером. Ему казалось, что это было десять лет назад.
От станции они пошли пешком и вскоре добрались до трактира, где подавали молодое вино. В палисаднике у дороги стояло несколько столиков и стулья. Керн вспомнил совет чиновника.
— Не выпить ли нам по стаканчику? — спросил он конвоира.
— Чего именно?
— Гумпольдскирхнера. В этом сезоне лучше не сыскать.
— Что ж, можно! Все равно до темноты мы на таможню не попадем.
Они сели за столик и выпили терпкое, прозрачное вино.
Все вокруг дышало тишиной и покоем. Ясное, высокое небо светилось слабым зелено-яблочным светом. В сторону Германии летел самолет.
Хозяин принес свечу в подсвечнике с защитным колпачком. Это был первый вечер Керна на воле. Целых два месяца он не видел ни неба, ни открытого пейзажа, и ему казалось, что он впервые в жизни дышит свободно. Он сидел не шевелясь, наслаждаясь короткой передышкой, нечаянно выпавшей на его долю. Еще час-другой, и снова начнутся заботы, снова он почувствует себя затравленным и гонимым.
— Это действительно ужасно! — неожиданно заявил его провожатый.
Керн понимающе взглянул на него:
— И я так считаю!
— Нет, я в другом смысле.
— Могу себе представить, что в другом.
— Я говорю о вас, эмигрантах, — хмуро пояснил полицейский. — Ведь именно из-за вас наша профессиональная честь начисто подорвана. Только и знаем, что сопровождаем эмигрантов! Каждый день одно и то же — от Вены до границы! Ну что за жизнь за такая! То ли дело конвоировать преступников! Настоящих преступников, с наручниками! Вот это я понимаю — честная работа!
— Может, через год или два вы начнете надевать наручники и на нас, — сухо заметил Керн.
— Тоже сравнили! — Конвоир смерил его презрительным взглядом. — Ведь с полицейской точки зрения, вы — ничто! Мне приходилось эскортировать четырехкратного убийцу — грабителя Мюллера П. Едешь с ним, а сам держишь в руке револьвер со спущенным предохранителем… Или вот еще: только два года назад я конвоировал Бергмана — так тот резал исключительно женщин; а потом Бруста, который вспарывал брюхо своих жертв бритвой… Не говорю уже о Тедди Блюмеле — этот занимался труположеством… Да, были времена! А тут с вами возись! Просто подыхаем от тоски! — Он вздохнул и допил свой стакан. — Но вы хоть в винах разбираетесь! Давайте закажем еще. Только теперь, чур, плачу я!
— Идет!
Они неторопливо выпили еще по бокалу и пустились в путь. Уже стемнело. Над дорогой мелькали ночные бабочки и летучие мыши.
Таможня светилась яркими огнями. Дежурили все те же чиновники. Конвоир передал им Керна.
— Посидите пока в той комнате, — сказал один из них. — Еще слишком рано.
— Знаю, — ответил Керн.
— Вот как, вы и это уже знаете?
— Конечно. Ведь границы — наша вторая родина.
На рассвете Керн был снова в Пратере. Он не рискнул постучаться в фургон Штайнера — мало ли что могло произойти с тех пор. Он принялся расхаживать по парку. По-весеннему пестрые деревья стояли в предутреннем тумане. Керн постоял немного перед каруселью, затянутой серым брезентом. Затем задернул край полотнища, забрался внутрь и уселся в гондоле. Здесь он чувствовал себя в безопасности от патрулирующих полицейских.
Чей-то смех разбудил его. Было светло — брезент убрали. Он мгновенно вскочил на ноги. Перед ним в синем комбинезоне стоял Штайнер.
Керн выпрыгнул из гондолы и сразу же почувствовал себя дома.
— Штайнер! — воскликнул он, просияв. — Хвала Господу — я опять здесь!
— Вижу! Блудный сын вернулся из полицейских подземелий. Ну-ка, дай поглядеть на тебя! Чуть побледнел и слегка отощал на тюремных хлебах! Почему не пришел в фургон?
— Не знал, найду ли тебя там.
— Пока все еще по-прежнему. Но сначала пойдем позавтракаем, и тогда весь мир преобразится! Лило! — крикнул Штайнер в сторону фургона. — Людвиг вернулся! Ему нужно как следует подкрепиться! — Он снова обернулся к Керну.
— Подрос и возмужал! Ты научился чему-нибудь за это время, малыш?
— Да. Научился тому, что надо быть двужильным, если не хочешь подохнуть. Теперь меня голой рукой не возьмешь! Кроме того, научился шить мешки и говорить по-французски. Выяснил также, что иной раз лучше приказывать, чем просить.
— Это немало! — Штайнер одобрительно улыбнулся. — Совсем немало, малыш!
— Где Рут? — спросил Керн.
— В Цюрихе. Ее выслали. Но она в полном порядке. У Лило лежат письма для тебя. Она — наш почтамт: ведь, кроме нее, ни у кого из нас нет настоящих документов. Поэтому Рут писала тебе на ее имя.
— Значит, в Цюрихе… — сказал Керн.
— Да, малыш. А что тут страшного?
Керн посмотрел на него:
— Страшного ничего.
— Она остановилась там у знакомых. Скоро и ты поедешь туда, вот и все. Здесь, между прочим, тоже запахло жареным.
— Чувствую…
Пришла Лило. Она поздоровалась с Керном так, словно он вернулся после непродолжительной прогулки. Для нее два месяца не были сроком, о котором стоило говорить всерьез. Она жила уже около двадцати лет вне родины. Не раз ей приходилось встречать людей, которые приезжали из Китая и Сибири после десяти или пятнадцати лет отсутствия, когда о них не было ни слуху ни духу. Она спокойно поставила на стол поднос с чашками и кофейником.
— Дай ему письма, Лило, — сказал Штайнер. — Он все равно не сядет за стол, пока не прочитает их.
Лило показала на поднос — письма лежали на нем. Керн быстро вскрыл конверты. Он начал читать и позабыл обо всем. В первый раз он держал в руках письма от Рут. Первые любовные письма в его жизни. И словно по волшебству все куда-то исчезло — горечь, вызванная ее отсутствием, беспокойство, страх, неуверенность, одиночество… Он читал, и черные строки стали светиться и фосфоресцировать… Где-то был человек, который тревожился о нем и был в отчаянии от всего, что произошло, человек, говоривший, что любит его… Твоя Рут! Твоя Рут! Боже мой, подумал он, — твоя Рут! Твоя!.. Это казалось почти невозможным. Твоя Рут. Разве принадлежало ему что-нибудь до сих пор? Что принадлежало ему до сих пор? Несколько флаконов духов, десяток кусков мыла и вещи, которые он носил. А теперь у него есть человек? Целый человек? Тяжелые черные волосы, глаза… Это казалось почти невозможным!
Он огляделся. Лило ушла к фургону. Штайнер курил.
— Ну как, все в порядке, малыш? — спросил он.
— Да. Пишет, чтобы я не приезжал. Чтобы,
